Реферат: Церковные реформы патриарха Никона

Московский Государственный Институт Международных Отношений

(Университет) МИД России

Кафедра Международной Журналистики

Реферат по истории Отечества

Тема: «Реформы патриарха Никона и соловецкое восстание»

Выполнил: Слушатель факультета

Базовой подготовки,

3-й академической

Группы Луговой С.Д.

Научный руководитель: к.и. н.,

доцент Монин С.М.

Москва – 2006

План реферата

Введение

Биография Никона

Исправление книг и обрядов

Возникновение раскола

Недовольство самих православных

Суждение собора русских архиереев 1666 года о книжных и обрядовых исправлениях

Суд над старообрядцами нового собора 1666 – 1667 года

Начало особой истории старообрядческого раскола

Соловецкий бунт

Выводы

Список использованной литературы

Введение

Русская православная церковь, без сомнения, является самой крупной православной организацией в нашей стране. Но наряду с ней вне рамок Русской православной церкви в течение длительного времени в Российской империи, в СССР и в современной России действовали и продолжают действовать иные православные организации, исторически связанные с Русской православной церковью. Возникновение этих организаций, в свою очередь, связано с глубокими коллизиями, которые возникали в российском обществе и захватывали в свою орбиту и церковь. Наиболее значительные потрясения Русская православная церковь испытала в середине семнадцатого века, когда произошел раскол. В религиоведческой литературе под расколом подразумевают религиозно-общественное движение, приведшее к отделению от Русской православной церкви старообрядчества. Казалось, что более трехсот лет, прошедших со времени церковной смуты, разразившейся при царе Алексее Михайловиче, были достаточным сроком для изучения и выяснения причин трагедии раскола, который тяжело отразился на судьбах России. Но, к сожалению, корни старообрядчества и причин Русского церковного раскола еще не полностью раскрыты в исторической литературе и остаются далеко не ясными.

Биография Никона

Кратковременное шестилетнее правление Никона оказалось чреватым катастрофическими последствиями. Никон родился 24.05.1605 г. в крестьянской семье села Вельдеманова, Княгининского уезда Нижегородской области. Он носил имя Мины, будущий Никон крещен Никитой. Никита был высокого роста, богатырского телосложения, с колоритным лицом и выразительными глазами. Он вырастал под рукой лихой мачехи. Она ненавидела его, била и чуть не уморила. Никита еще мальчиком убежал из дома в Макарьевский Желтоводский монастырь (Костромской губернии). Здесь он подвизался в добровольном подвиге монастырских служб и чтения книг. В предвидении близкой смерти отца, Никита вернулся домой уже взрослым на двадцатом году. Похоронив отца, он по уговору родных женился и сделался сначала дьячком, а затем и священником. В селе Лыскове, ныне городе Нижегородского края, близ Волги, Никита славился как священник. Съезжавшиеся сюда московские купцы не могли не разузнать здесь о ставшим знаменитостью местном священнике Никите. Они зазвали переехать Никиту в Москву. Никита переселяется в столицу, и здесь протекают мирно десять лет его семейной приходской жизни. Вдруг все его три сына умирают. Никита потрясен и видит в этом знамение Божие. Он сговаривается с женой, что она пострижется тут же в Московском Алексеевском Кремлевском монастыре, а сам он уезжает на Соловки в строгий Анзерский скит под начало старца Елеазара. Здесь на тридцать первом году жизни он постригается с именем Никона. Кроме общего келейного правила, Никон ежедневно прочитывал всю Псалтырь и клал по тысяче земных поклонов. Жизнь была строго одинокая. Но избыток сил, очевидно, требовал какого-то подвига не затворнического, а деятельного, практического. Елеазар взял Никона с собой в деловую поездку в Москву, как умного советника.

В Москве Никон представлялся вместе с Елеазаром царю Михаилу Федоровичу. Вернулись они с деньгами для построения каменного храма. Никон торопил с постройкой, а Елеазар оттягивал, считал это излишней роскошью. Никон поссорился с Елеазаром и убежал. Из устья Онеги Никон прошел 120 верст в Кожеезерскую обитель на острове Коже, Каргопольского уезда. Здесь по благословению настоятеля Никон опять начал подвиги уединения. Через три года по смерти настоятеля монахи избрали Никона игуменом и послали его на поставление в Новгород (1643 год). В 1648 году Никон по делам монастыря прибыл в Москву. Молодой царь Алексей при первой же встрече возжелал иметь Никона в Москве и сделал его архимандритом Ново-Спасского монастыря, который был родовым монастырем-усыпальницей Романовых. Таким образом, Никон стал как бы домовым царским священником. Через три года, в 1649 году царь продвинул его на митрополию Великого Новгорода. За время поездки Никона на Соловки в Москве схоронили патриарха Иосифа, и 22 июля 1653 года Московским патриархом был избран Никон.

1649-й год был годом составления нового гражданского «Уложения». В нем проведена была тенденция к секуляризации церковных имуществ и ограничению автономных привилегий судебного ведомства церкви. С этого момента перед Никоном обрисовывается главнейшая цель его церковного служения: - это победа над светским, боярским, государственным мировоззрением, казавшимся Никону нечестивым и нецерковным, во имя православного церковного и канонического преобладания Церкви над государством. Никон развивал любовь к себе царя не только по личным мотивам, но и в целях своей церковной идеологии, в целях достижения действительной покорности светской власти власти церковной, в целях достижения восточной теократии, как ее понимал Никон по своему начетничеству. Он решительно примыкал к большой государственной мысли царя Алексея о превращении русского царства во вселенское, «неоцареградское», и решительно был занят своей программой-максимум о возвышении церкви над царством. Никон, после соборного обычного избрания его, долго не соглашался принять патриаршество. По его убеждению, он должен был совершить исключительной важности подвиг освобождения церкви от государства и возвышения ее над государством, а для этого он должен был получить исключительные полномочия. Ему дали эти полномочия.

В чем же состояла суть реформы Уложения 1649 года? Уложение – предтеча будущей земельной секуляризации 1764 года. Но оно еще не коснулось самой земледельческой базы церкви. Была взята генерально в руки светской власти только чисто государственная по своей природе судебная функция над народонаселением церковных поместий и частично функция административная. Но по гражданским делам (кроме убийств, разбоев и кражей) архиереи и монастыри продолжали судить и рядить своих людей сами. Они штрафовали и сажали виновных в свои тюрьмы и организовывали для арестантов принудительные трудовые повинности.

Вся эта большая реформа 1649 года не называется еще общим термином «секуляризации», потому что само право на церковные земли, на экономику в них и доходы не отнималось еще у духовенства, церквей и монастырей. Происшедшее ограничение судебно-административного ведомства церкви было исторически неизбежным и закономерным. Русское государство при царе Алексее ускоренными темпами перерождалось из государства вотчинного в государство чистое: правовое и бюрократически-полицейское. Нужда экономическая и техническая в этом переломе была острая. Но ясной идеологии не было ни у той, ни у другой стороны.

В 1658 году произошла ссора между Алексеем Михайловичем и Никоном. Никон добровольно оставляет свое патриаршество. Так началось путанное дело патриарха Никона и смутное междупатриаршество на почти целое десятилетие, до 1667 года. На этот период пало неблагополучное разрешение вопроса о книжных исправлениях, так бурно двинутых патриархом Никоном.

Исправление книг и обрядов

Это дело, породившее раскол, стало так общеизвестно, что непосвященным оно кажется главным делом Никона. Идея исправления книг для патриарха Никона была попутной случайностью, выводом из его главной идеи. А самое дело книжной справы было для него старым традиционным делом патриархов, которое надо было просто по инерции продолжать. В 1655 г. изменения обрядов были внесены в богослужебные книги. 31 августа вышел из печати Служебник, в предисловии к которому излагалась история книжных исправлений. В нем говорилось, что Никон обнаружил в патриаршем книгохранилище грамоту об учреждении патриаршества в России, в которой излагалась концепция пентархии архиереев, управлявших Вселенской Церковью. Вхождение в пентархию московского патриарха стало возможным из-за отступничества от православия папы Римского. Таким образом, статус главы Русской Православной Церкви стал сопоставим со статусом константинопольского, александрийского, антиохийского и иерусалимского патриархов. Никон заметил, что русские новопечатные богослужебные книги содержат расхождения с греческими и с древними «харатейными» русскими книгами. В богослужебные тексты вкрались ошибки из-за «переведших и преписующих». Тогда был созван собор 1654 г., который постановил собрать в Москву древние славянские книги из разных городов и монастырей. За греческими рукописями на Афон был послан старец Троице-Сергиева монастыря Арсений Суханов. Вместе с ним к константинопольскому патриарху Паисию была отправлена грамота с вопросами, касающимися практики богослужения и обрядов. Получив необходимые разъяснения, «благочестивая и богомудрая двоица», царь Алексей Михайлович и патриарх Никон, созвала новый собор, где уже было принято решение о внесении исправлений в богослужебные книги.

Такова была официальная точка зрения на церковную реформу. Так ее восприняли противники, будущие староверы. Но идея исправлять книги по древним русским и греческим рукописям принадлежала не Никону. Она появилась как следствие развития книгопечатания, как составная часть технологического процесса подготовки рукописи к печати. Обращение к греческим патриархам за разъяснениями по каноническим вопросам также было не ново. Достаточно вспомнить патриарха Феофана, который выступал третейским судьей в деле архимандрита Дионисия Зобниновского. Но почему же тогда церковная реформа со временем вызвала в обществе такой резонанс? Во-первых, реформа приспосабливала богослужебную практику к рационалистическим требованиям: в результате изменений были упразднены земные поклоны (коленное метание), сократились литургия, чины крещения, покаяния, утрени, миропомазания, тексты молитв. К числу наиболее значительных преобразований относились: замена двоеперстия троеперстием для крестного знамения (воображения); перемена формы креста: вместо “трисоставного” (восьмиконечного) с изображением Распятия — “двоечастный” (четырехконечный); перемена хождения по солнцу (“посолонь”) на хождение против солнца при совершении чинов крещения, венчания, во время крестных ходов и т.д.; сокращение числа просфор с семи до пяти штук для проскомидии (в начале литургии). Из книжных исправлений: изменение написания имени Христа (Иисус вместо Исус). В “Символе Веры”, каждый член которого считался неприкосновенным, замена текстов: до Никона — «Господа Истиннаго и Животворящаго», «Его же Царствию несть конца», после Никона — «Господа Животворящаго», «Его же Царствию не будет конца». В конце пения псалма вместо дважды («сугубая аллилуиа») повторяемого слова “аллилуиа” введение трехкратного его повторения («трегубая аллилуиа») и так далее.

Но именно этих изменений и не мог принять русский человек. Православие - религия литургическая, где на первом месте - обряд, священнодействие, а уж потом - учение, доктрина. И веровать для русского человека означало хранить преданность древней красоте обряда безотносительно к его догматической отточенности. Поэтому реформа, покушавшаяся на освященный многовековой традицией обряд, повлекла за собой протест значительной части населения страны. По глубине же протест был всеобщим: и епископов, и белого, и черного духовенства, и дворян, и посадских, и крестьян. Во-вторых, основные положения реформы были не просто обнародованы, а напечатаны и размножены в тысячах экземпляров. Например, новоисправленный Служебник за три с небольшим года переиздавался шесть раз. Было отпечатано свыше семи тысяч копий книги. Для того времени это был огромный тираж. Помимо богослужебных текстов в Служебник были включены соборное деяние 1654 года, грамота константинопольского патриарха Паисия к Никону, которая была также издана отдельными оттисками. С началом реформы в предисловиях и послесловиях изданий Печатного двора неизменно указывалось, что книги исправлены «с греческих и харатейных древних книг в чинех и речениех и в орфографии». Характерно, например, предисловие к Ирмологию 1657 года: «Аще вникнув в ню обрящеши яково в чесом сумнителное тебе, да не предвариши осудити или укорити нас, но прежде, аще сам еси искусен греческа диалекта, аще ли нет, то сведующим вникнув в его переводы, ищи в них опасно лежащего разума и оттуда познаеши истину, аще ли же где и узриши яково прегрешение, ниже о сем да усумнишися, понеже внове и первое от греческа мудра и славна диалекта на многородословный славенский диалект издахом ю».

Подобные обращения уже сами по себе наводили читателей на размышления, заставляли их анализировать печатный текст. Для многих поиск истины заканчивался на последней странице издания, где были указаны выходные данные, по которым можно было легко определить дореформенные книги, отпечатанные до Никона, от пореформенных изданий. Образованные читатели шли дальше. Они добирались до оригинала и анализировали малейшие разночтения в тексте. Между прочим, они обнаружили, что «книжная справа» проводилась наспех, без какой-либо системы. Дело в том, что Арсений Суханов привез с Востока в основном книги религиозно-нравственного характера, которые не могли использоваться при подготовке богослужебных изданий московского Печатного двора. Для сличения и для перевода богослужебных текстов потребовалось бы очень много времени. У Дионисия Зобниновского на подготовку к изданию всего одной книги ушел целый год. Никоновские справщики поступили проще. Например, при издании Служебника 1655г. они взяли за основу один оригинал печатной книги «Евхологий, сиречь требник греческий письменный», который был отпечатан в Венеции около 1602 г. Разумеется, подобное отношение к «книжной справе» вызвало резкую критику противников реформы. О том, что «в вере православнии сотворися разнствие… от новых греческих печатных книг, которыя во градех латинския веры и люторския и калвиския ереси печатаются» писал еще дьякон Федор, один из духовных лидеров старообрядцев, а во второй половине 17 в. вопросу о «новоправлении книжном» посвятил целый трактат ученик Симеона Полоцкого Сильвестр Медведев.

Но все это случилось после того, как Никон оставил патриаршество. Первоначально голос протеста против изменения церковных обрядов исходил только от узкого круга людей, опальных ревнителей благочестия, которые отвергали любые нововведения Никона. Никакого массового противодействия реформе, и уж тем более раскола, еще не было. Однако, впоследствии, по мере распространения исправленных печатных изданий, они находили себе новых сторонников. Наконец, в 1667 г. церковный собор при участии греческих иерархов предал проклятию противников реформы. Это решение стало тем рубежом, с которого бегство в раскол приобрело массовый характер.

Возникновение раскола

Сама борьба царя и архиереев с Никоном была косвенной поддержкой вдохновленным той же враждой к Никону, обиженным и озлобленным им, бывшим друзьям: Аввакуму, Неронову и проч. У обиженных протопопов особенно развязались руки для агитации против Никона с момента его нетактичного ухода с патриаршества. Но сама агитация началась немедленно после указа Никона об отмене двенадцати земных поклонов в 1654 году. Это Аввакумово восстание и считается началом всего старообрядческого раскола.

По уходе Никона, местоблюстителем патриаршего престола был выдвинут враг Никона, угодный старообрядческой оппозиции, митрополит Крутицкий Питирим, по положению своему естественный заместитель патриарха. Оппозиция осаждала Питирима и царя просьбами повернуть церковный курс против затеянных реформ. Бояре вернули из одиннадцатилетней ссылки Аввакума. Через полгода Аввакум подал царю челобитную: «старое благочестие взыскать, а новые Служебники отложить, да и все Никоновы затейки». Аввакум также агитировал народ на улицах Москвы. В результате многие перестали ходить в церковь. Церковные власти стали беспокоиться, что Аввакум «церкви запустошил» и просили царя убрать из Москвы Аввакума. Партия порядка, и церковная и гражданская, взглянула на дело серьезно и решила не подрывать всего режима: убрать опасного агитатора подальше. Снова повезли Аввакума в далекую ссылку, в Печорский край, в Пустозерск. Но друзья-старообрядцы опять умолили царя не отправлять Аввакума на Печору. Аввакум остановился в Мезени. В самой Москве агитация не прекращалась. Значительная роль принадлежала женской группе агитаторов. Ученицами Аввакума были видные боярыни: Феодосья Прокопьевна Морозова и сестра её, княгиня Евдокия Урусова, вместе с их подругой, женой стрелецкого полковника Марией Даниловой. Эти три боярыни по слову Аввакума составляли «троицу, тричисленную единицу». Боярыня Морозова держала приют для всех агитаторов. Тут же группировались и изгоняемые из монастырей инокини за приверженность к старым книгам. В годы своего пребывания в Москве Аввакум был завсегдатаем и тут.

Смелость агитации в Москве поднимала дух оппозиции и в провинции. Епископ Вятский Александр, личный враг Никона за перемещение его с Богатой Коломенской епархии, хотя и подписался в 1656 году под осуждением вождей оппозиции, не скрывал теперь своей солидарности с ней. Соловецкий старец Герасим (Фирсов) распространял свое «Писание о сложении перстов». Немало было и других анонимных агиток в том же направлении. Поэтому замена старых текстов богослужебных книг новыми, при саботаже оппозиции, шла медленно. Продолжалась смута, не было строгого единства в церквях. В 1665 году в послании к Иерусалимскому патриарху говорилось об этих годах: «весь церковный чин в несогласии, в церквах служит всяк по-своему». Для успокоения беспорядка царь приказал архиереям составить собор: «быть собору в мае, июне 1663 года». Так как на собор приглашались и защитники «старины», то они снова написали серию челобитных: Никита, Лазарь, Аввакум, Савватий, Антоний, Спиридон и другие. Эти челобитные ярко свидетельствуют обо всех мотивах и главном смысле всей старообрядческой оппозиции. «Эти челобитные – чистый беспримесный голос идеалистических глубин народной души, старой святой Руси». Челобитчики на имя царя подчеркивают, что бьют челом ему и не «о себе» и не «о своих», а о святой церкви. Докучают царю, чтобы «благочестiю в поруганiи не быти». Они не возражают, что вынуждены творить «раздор церковный», что в их бунте нет ни капли своеволия, тем более славолюбия, все упование их возлагается на воздаяние в жизни будущей. Они борются потому, что верят в неодолимость церкви, которая даже и «до днесь непреклонна и недвижима». «Еретическая церковь сегодня так, а на утро иначе творит, шатается сюду и сюду, то прибавит, то убавит догматов своих; истинная же церковь незыблемо стоит». А тут затеяли не «исправление», а «искривление».

В доказательство приводятся бесспорные внешние факты: порченые венецианские греческие книги и «порченые» люди – справщики, как Арсений Грек. Признаком «порченности» греков и малороссов, советников Никона, является их общее несогласие с московским благочестием.

При сплошном переводе многих текстов заново с греческого оригинала словесная оболочка часто сильно изменялась, особенно, для слуха. Челобитники писали, что не осталось «ни псалма, ни молитвы, ни тропаря, ни кондака, ни седальна, ни светильна, ни богородична, ни в канонах какого стиха, чтобы в них наречие не было изменено». Для чего? Челобитники толкуют: только для того, чтобы вместо «стараго добраго, насадить еретическую новизну»… Затем и напечатали о Богородице «деторождаеши» вместо «отроча рождаеши», вместо «обрадованная» - «благодатная»; вместо «певцы» - «песнословцы». Оппозицией также отвергались все орфографические поправки и поправки в ударениях. Это, казалось, обличало справщиков, что они «не могли хорошо рассудить между православием и ересью».

То, что напечатанные книги вводились «насильством», уже было признаком антихристова царствования. Идущие за Никоном считались неправославными, отступниками и должны были называться новым именем «никониан».

Недовольство самих православных

Нетактично проводимая Никоном правка книг по темпу, по широте охвата, по чуждости своего источника и по обидности ее для серьезно усвоенного, не только национального, но и подлинно православного самосознания русских людей, не могла не вызвать протеста. Протест был по глубине всеобщий: и епископата, и белого, и черного духовенства, и мирян, и простых людей. Митрополит Новгородский Макарий скорбел, что он подписался под Никоновым соборами, сам служил по старому и свое духовенство благословлял на то же. Но все внешне покорялись реформе.

Мирские люди, царь и бояре, менее закаленные в богослужебной букве, сравнительно легче принимали реформу. Но рядовое духовенство оказалось противником книжных перемен по своей малограмотности: едва одолевали привычный текст, а тут предстояло переучиваться. Еще в 1658 году Соловецкие монахи писали: «А которые мы священицы диаконы маломочны и грамоте ненавычны и к учению косны, по которым служебникам старым многие лета училися, а служили с великою нуждею… Нам чернецом косным и непреимчивым – сколько не учиться, а не навыкнуть». Передовые идеологи протеста подводили под это недовольство невежд идейное основание и этим подкреплялись и усиливались. Да и технически и материально замена старых книг новыми не могла быстро произойти даже в Москве. Провинциальные архиереи не настаивали на безусловном введении новых книг. По всей России служили «неединогласно». Картину хаоса в богослужебной практике живо изобразил в своей челобитной к царю протопоп Никита Добрынин (Пустосвят). В ней он пишет царю: «Во многих градех твоея благочестивые державы, наипаче же в селех церкви Божии зело возмущены. Еже есмь много хождах и не обретох двух или трех церквей, чтобы в них единолично действовали и пели, но во всех разнствие и великий раздор. В той церкви по книгам Никоновым служат и поют, а в иной по старым. И где на праздники, или на освящении церкви два или трое священников литоргию Божию служат, и действуют по разным служебникам. А иные точие возгласы по новым возглашают, и всяко пестрят».

Нововведения в одеждах духовенства также породили разногласия. Тот же Никита продолжает писать царю: «Богомольцы твои, святителие Христовы меж собою одеждою разделились: ови от них носят латынские рясы и новопокройный клобук на колпашных камилавках, инии же боясь суда Божия, старины держатся. Тоже и черные власти и весь священнический чин одеждами разделилися ж: овии священники и диаконы ходят в однорядках и скуфьях, инии же поиноземски в ляцких рясах и в римских и в колпашных камилавках. А иные, яко ж просты Людины, просто волосы и шапку с соболем с заломы носят. А иноки не по иноческому чину, но поляцки, без манатей, в одних рясах аки в жидовских кафтанах и римских рогатых клобуках. В том странном одеянии неведомо: кое поп, кое чернец, или певчий дьяк, или римлянин, или лях, или жидовин».

Личная нелюбовь к Никону дополнительно усиливала непринятие всех его «реформ». Но «реформы» не были отменены. На их защиту встали царь и правительство. Сам Никон невольно плыл в этом широком историческом течении, захватившем малограмотную и отсталую Русь.

Суждение собора русских архиереев 1666 года о книжных и обрядовых исправлениях

Царю Алексею Михайловичу эта церковная реформа в данный момент представлялась особо полезной потому, что с 1654 года Малая Русь государственно соединилась с Великой. У южно-руссов обряд был греческий. Между тем москвичи склонны были бойкотировать южнорусских монахов, выписанных Никоном. Когда Никон пригласил в свой Иверский монастырь тридцать иноков- малороссиян вместе с их игуменом Дионисием, то все прежние иноки-великороссы ушли из монастыря.

Царь Алексей Михайлович не отступал от своих задач, но двигался к их достижению без ошеломляющих жестокостей и резкостей Никона. По удалении Никона с престола, царь сам взял дело реформы в свои руки. Двадцатого апреля 1666 года монарх созвал русских архиереев на собор в уверенности, что они, теперь уже свыше десяти лет прослужив по новым книгам и крестясь по новому, достаточно ангажировались на новый обряд и потому дадут царю поддержку против бунтующих старообрядцев. Расчет царя был верен. Чтобы обеспечить себе наверняка поддержку епископата, царь раньше самого собора потребовал ответа от архиереев на три предварительных вопроса:

1) Православны ли восточные патриархи?

2) Православны ли греческие книги, рукописные и печатные?

3) Правильно ли судил Никонов собор 1654 года?

На все эти вопросы все архиереи, каждый в отдельности, еще до собора дали царю положительный ответ. Этим дело собора было предрешено. Генеральное принятие греческого авторитета и греческой мерки было столь же потрясающей и неожиданной операцией для русского самосознания, как и последующая Петровская реформа, поставившая всю московскую культуру на колени перед «немцами».

На самом соборе, открывшемся речью царя, в присутствии бояр и приказных людей, продолжались снисходительные увещания старообрядческой оппозиции. И не без некоторого частичного успеха. В первую очередь сам Александр Вятский отказался от борьбы с новыми книгами. Он отрекался от всех своих прежних колебаний и сомнений. Этот пример не мог не повлиять на других. Оппозицию призывали на собор и обвиняли не за держание старых книг и обрядов, а только за проповедь о неправославии церкви и за хуление церковных таинств. Однако собору не удалось переубедить ни Аввакума, ни Лазаря, ни диакона Федора. А были и покаявшиеся: сам Григорий Неронов, Герасим Фирсов, Феоктист, Антоний, Авраамий принесли покаяние. Инок Ефрем Потемкин не только всенародно каялся в Успенском соборе, но и поехал к себе в Нижегородские пределы переубеждать тех, среди которых он агитировал против реформ Никона.

Однако исконные столпы оставались упорными. Аввакум «укорил в лицо весь собор и объявил их неправославными». За ним пошли Федор, Никита и Лазарь. На соборе было постановлено: лишить сана Аввакума, Никиту и Феодора (суд над Лазарем отсрочен) и отлучить их от церкви «за хулы на исправленные книги и служащих по ним». Приговор исполнялся публично в Успенском соборе. Вскоре Никита и Федор раскаялись в своем неверии.

Почва для раскола уже создалась. Надо было думать об ее оздоровлении. Собор опубликовал через духовенство во всеобщее народное сведение обстоятельное «Наставленiе благочинiя церковнаго». В нем нет не только проклятия старых книг, но даже их осуждения. Нет речи о старых книгах и обрядах, например о двуперстии. Дается лишь прямое наставление креститься тремя перстами. Не осуждается, например, прежняя формула молитвы Иисусовой со словами «Сыне Божий», лишь предпочитается формула «Боже наш», как древняя и общецерковная.

Подписано соборное деяние второго июля 1666 года. В нем русские епископы, узаконивая новоисправленные книги и обряды, были достаточно тактичными, чтобы не бить по больному месту: - не осуждать старых книг и обрядов, на которых они сами выросли. Провозглашение при Никоне старых книг и обрядов еретическими было верхом нетактичности и несправедливости. Но если бы суд по этому делу мог ограничиться этим русским собором 1666 года, то может быть победа нового обряда и произошла бы постепенно в массах без возникновения раскола. Однако в Россию уже ехали приглашенные правительством греческие иерархи - их во второй половине 1666 года и в 1667 году на новом соборе снова привлекли к обсуждению этого чужого для них дела. И греки, и их советники опять воскресили нетактичности Никонова времени и уже безнадежно испортили дело. Они возложили ответственность за раскол на русскую церковь.

Суд над старообрядцами нового собора 1666 – 1667 годов

Русский собор 1666 года происходил между 29 апреля и 2 июля. В ноябре прибыли греческие патриархи: Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский. Их встречали как миротворцев. Но, к сожалению, они попали в обработку не в русские, а в чисто греческие руки, да к тому же еще и недоброкачественные. Главным консультантом греческих патриархов оказался Паисий Лигарид. Он представил все дело старообрядческой оппозиции как националистическую вражду части русских ко всему греческому. Лигарида в этом поддержал другой грек, проживший в Москве 15 лет архимандрит Афонского Иверского монастыря Дионисий. Он изучил русский язык, был среди книжных справщиков этого времени и зарекомендовал себя среди москвичей своим греческим произношением. Не знавшие ни слова по-русски греческие патриархи вынуждены были смотреть на все дело глазами этих двух своих переводчиков и советников. Тот и другой советник изложили свои взгляды на вопрос письменно. Архимандрит Дионисий специально для собора написал опровержение старообрядчества. Как показывает сравнение текстов этого трактата Дионисия с окончательными постановлениями собора 1667 года, именно текст Дионисия и лег в основу суждений восточных патриархов. На соборе 1667 года греки предписали всем держаться исправленных книг и обрядов, объявить еретическими старые русские обряды и наложить анафему на использующих их, а также отвергнуть главный аргумент старообрядчества - ссылку на соборное освящение русской церковной старины. Так была отвергнута главная веха русской обрядовой старины, то есть Стоглавый собор 1551 года.

Мрачный взгляд на старообрядцев, как на еретиков, был усвоен и затем продолжен всеми официальными церковными полемистами против старообрядческих раскольников. На этой точке зрения стоят: Игнатий Тобольский в его «Посланиях», святой Димитрий Ростовский в «Розыске», Питирим Нижегородский в «Пращице», Арсений Мациевич Ростовский и другие. Пресечена была эта традиция лишь в конце 17 века просвещенным и умным митрополитом Московским Платоном, установившим «единоверие». Он первый написал эти умные слова от лица официальной церкви: «если вера о Святой Троице есть непорочна, то какими бы пальцами ее не изображать, нет беды спасению, что как бы не ходить – по солнцу или против солнца, в том великой силы не находим… Хорошо ходить по солнцу, только бы быть в соединении с церковью». А за митрополитом Платоном и первый богословский ум русской церкви 19 века, митрополит Филарет в «Беседах к глаголемому старообрядцу» попытался объяснить царившее более столетия до него воззрение на старый обряд, как на ересь. Филарет писал, что фанатическое упорство раскольников будто бы внушало русской церкви «опасение и подозрение: не есть ли, или не окажется ли двуперстное знамение выражением какого-либо нового неправого учения о Божестве?». Но так как столетний опыт этого не подтвердил, поэтому теперь и допущено «единоверие».

На самом деле со времени учреждения единоверия, русская церковная власть, а за ней и вся русская церковь фактически отменила навязанный греками на соборе 1667 года взгляд на старый обряд, как на ересь. Оставалось теперь лишь формально санкционировать это решение русской церкви на поместном соборе, а также отменить клятвы, данные на соборе 1667 года. Собор 1667 года сам дал пример, как следует отменить его постановление. Отменяя решения Стоглавого собора 1551 года, собор 1667 года ссылался на практику древних соборов, отменявших постановления соборов, им предшествующих. Собор 1667 года отменил не только постановление Стоглавого собора, но и с более мягкой мотивировкой и решение русского собора 1622 года о перекрещивании латинян. С тех пор перекрещивание у нас отменено, а у греков в 18 веке вновь появилось.

Мысль русских отцов собора 1666 года в таком направлении не работала. Вот почему можно назвать неудачной идею царя Алексея Михайловича рассудить дело патриарха Никона авторитетом восточных патриархов и на их же суд отдать чуждое им и непонятное дело глубоко-национальной и специфически русской религиозной «боли сердца» об обряде.

Осужденные вожди старообрядчества назвали собор 1667 года «бешеным», уподобили его иконоборческому собору Константина Копронима (754 год), на котором «со властьми не Христос сидел, ни Дух истинный учил, но лукавый сатана».

Так началась отдельная история русского раскола.

Начало истории старообрядческого раскола

Главари упорной оппозиции после собора 1667 года были сосланы в северо-печорский край, в так называемый Пустозерский Острог. Туда сослали протопопов Аввакума и Лазаря, дьякона Федора и инока Епифания. Условия ссылки были патриархальными, наивно-русскими, чуждыми продуманной жестокости западных систем – инквизиции и коммунизма. Стража наблюдала только за пребыванием ссыльных на месте, но ничем не стесняла их в их «служении слова». Ссыльные занимались главным образом перепиской. Они писали в Приморье, в Нижегородский Керженец, в Боровск южнее Москвы, где были сосланные боярыни: Морозова, Урусова, Данилова. В Москве служил адресатом для посланий «духовный сын» Аввакума, инок Авраамий. Однако в 1670 году Авраамий был арестован и вскоре казнен. Адресатами в провинции были попы Стефан и Козьма, монахиня Мелания. Они организовали тайную монастырскую жизнь.

Но образовать хотя бы и подпольный, гонимый, однако, полный церковный modus vivendi (образ жизни), с иерархией и таинствами, расколу не было суждено. Лишенный с самого начала епископского возглавления, он сразу был обречен стать церковным «калекой». Отсутствие в нем духа свободомыслия и рационализма удержали раскол от самочинности. Он склонился перед трагедией бесцерковности. Нет священства и таинств. «Благодать на небо улетела». Стало быть, пришли последние времена. Надо не отчаиваться, а спасаться и под властью антихриста. Этот внезапный тупик, в который уперлась история церкви, надо было осмыслить, исходя из строгого догматического консерватизма. Создается новая каноника и литургика. А пока эмоционально цепляются за последних «истинных» священников, как за апостолов. Аввакуму дается авторитет священномученичества, ибо он «омыл» своих пасомых не только слезами, но и кровью. Он имеет власть анафемствовать и повелевать. К Аввакуму, как к пророку, стекались массы, жаждущие чудес и исцелений. В своем автобиографическом «Житии» Аввакум со свойственными ему литературными гиперболами хвалится несомненно творившимся по его молитвам исцелениями бесноватых, немых, сухоруких. Однако здравый смысл народа требовал удовлетворительного ответа на естественное недоумение. Как можно оторваться от всей церкви и царя, от всех властей церковных и гражданских, от Москвы и остаться одним? Такую катастрофу надо было как-то объяснить. Начинается неизбежное «новотворчество». Пока был жив царь Алексей, раскольники еще грезили о раскаянии, исправлении. Аввакум говорил: «царь добрый был человек», но прельстил его Никон, «омрачил, ум отнял», «напоил вином своей ереси, и царь пьян стал, не проспится». Служилый и мелкопоместный класс – главные виновники разрухи.

Дьякон Федор в объяснениях страшной катастрофы церковной говорил другое и возложил всю ответственность за раскол на царя: это он «новые книги возлюбил, а старые возненавидел». А Никон будто бы сам сознался «в блужении веры», а потому и счел нужным покинуть патриаршество. Однако в этих бреднях искренних, но темных ревнителей старой веры нет никакой логики.

Бессильные доказать среднему здравомыслящему человеку необходимость трагического разрыва не только с церковью, но и со всей окружающей средой, расколо-вожди покрывали себя действительно страшным догматом об антихристе и действительно пугающими совпадениями и приметами его тайного пришествия. И в эту точку чувствительно били как раз книжные тексты изданных в Москве до Никона авторитетных книг. Иосифовская «Кириллова книга» уже провозглашала, что люди живут после 1492 года, то есть после 7000-летнего срока, определенного миру, уже в восьмой эсхатологической тысяче лет, и римский папа теперь является последним наивысшим предтечей антихриста. А безымянное слово об антихристе, напечатанное в другой Иосифовской «Книге о Вере», развивает следующую теорию. Пришествием Христа сатана был связан на тысячу лет. По истечении ее сатана овладел Римом (1596 – Брестская уния). В 1596 году отступление захватило и часть русской церкви (в Литве). Это уже приближение к самому сердцу – к Москве. Если приложить число антихриста 666 к христианской тысяче, то получится 1666 год. Эти выкладки еще и до собора 1666 – 67 годов пугали благочестивых москвичей. Братья Плещеевы писали протопопу Ивану Неронову: «ныне число 1666 исполняется и раздоры по проречению «Книги о Вере» вводятся; дух антихристов широким путем и пространным начал крепко возмущати истинный корабль Христов». По более позднему толкованию дьякона Федора дело исправления книг было уже «ко антихристу присвоением».

Но годы шли, и точный расчет грозил не оправдаться. Тогда инок Авраамий прибегает к ухищрениям. По его новому мнению «связание» сатаны на 1000 лет надо считать не с Рождества Христова, а со дня его сошествия в ад: 1000 + 31,5 + 666 = 1700. Таким образом 1703 год – год конца мира. И так как не все в Никоне совпадает с чертами антихриста, то Авраамий в некотором противоречии и смущении отводит Никону роль «предтечи».

Аввакум более благоразумно избегал точных указаний и, браня дело царя и Никона, как дело антихриста, тем не менее замечал: «А о последнем антихристе не блазнитеся. Он еще не бывал, нынешние бояре его слуги, путь ему подстилают и имя Господне выгоняют. Да как вычистят везде, так Илия и Енох обличители прежде будут».

Все это туманное богословие об антихристе нужно было, чтобы «раскачать» простых людей на дерзновенный уход из церкви не в другую благоустроенную церковь со священством, а в страшную трагическую пустоту. Инструкция вождей звучала так: «не подобает православным христианам ни благословения от никониан приимати, ни службы, ни крещения, ни молитвы. Ни в церкви с ними не молитися, ниже в дому. Еретических книг не читати, чтения и пения еретического не слушати». Аввакум пытается дать его последователям конкретные советы на все случаи жизни. Зачастую его советы были нелепыми, например, если придется вынужденно прийти в церковь на исповедь к никонианскому священнику, «ты с ним в церкви той сказки рассказывай, как лисица у крестьянина кур крала: прости де батюшко, я не отогнал». Или если никониане «затащат тебя в церковь, то молитву Исусову воздыхая говори, а пения их не слушай».

Но эти по-детски мелочные советы были только отсрочкой для грозно наступавшей мрачной действительности: отсутствия старого «подлинного» священства. Дьякон Федор обобщал, что все ставленники времен Никона, и особенно после собора 1666 года, «неосвящены суть. Не подобает принимать от них ни благословения, ни крещения, ни молитвы. И в церкви с ними не молиться, ни в домах, если даже и по старому служат». Под этой директивой Федора поставили свою подпись Аввакум, и затем в Москве – Авраамий. Но действительность не укладывалась в эту доктрину. Старые попы вымирали. Лидерам раскольнического движения пришлось пойти на уступки. По новому толкованию уже позволялось ходить в церковь, где поп хотя и нового поставления, но «всею крепостию любит старину и проклинает никонианскую службу» и если у него пение и чтение идет «внутрь алтаря и на крылосах без примеси», то есть по старым книгам.

Аввакум сознает наступление трагедии. Без священства наступила «нужда из нужд»: негде стало добыть таинства. Теперь миряне должны были действовать сами в пределах допустимого. «Повелеваем самим православным крестить. По нужде дозволено крестить простолюдину. А исповедаться пошто идти к никонианину? Исповедайте друг другу согрешения, по апостолу» и т.д.

Все становилось неясно в учении, дисциплине и практике. Без осязаемой иерархии автоматически водворялась анархия. Одни пели «единогласно», другие иначе, по местным старым привычкам. Некоторые отвергали даже иосифовы книги, держась только филаретовых и иоасафовых… Сами вожди от невежества «плели лапти» в богословии и спорили между собой. Разрастание богословской и дисциплинарной анархии не могло не пугать вождей раскола. И потому в противоречии со своей проповедью об антихристовых временах и полном отвержении авторитета церкви, вожди вдруг соблазнялись мечтой, что возможно царь и патриархи покаются, и наступит вновь «тишь да гладь». Лазарь после осуждения Никона писал одновременно к царю (1668 год) и к новому патриарху Иоасафу II: «Силен Господь тобою – пастырем утишить лютое возмущение церкви». Начало уже сделано: «Никон низриновен», остается «загладить его след». «За нас будут судиться с тобою (то есть с патриархом Иоасафом II) православные цари, патриархи и св. отцы». Аввакум также писал челобитные царю.

Однако неотзывчивость, почти безответное молчание властей повергали в недоумение оппозиционеров. Они были детьми Смутного времени, застали его конец. Естественно казалось им ждать благополучного конца и церковной смуты. Даже острые формы смуты, как осада Соловецкого монастыря и стрелецкий бунт, еще не повергали их в отчаяние.

Соловецкий бунт

К середине 17 века Соловецкий монастырь стал одним из ведущих духовных центров России. Опираясь на широкую хозяйственную деятельность в Поморье, насельники монастыря на протяжении предыдущего столетия смогли обеспечить строительство уникальной температурой, каменных церквей, по праву считавшихся настоящим чудом. Монастырь за 16-й и первую половину 17 века создал книгописную мастерскую, иконописную палату, одну из самых обширных библиотек. Духовный авторитет обители среди русского населения был освящен и фигурами основателей монастыря Зосимы и Савватия, и мученическим венцом митрополита Филиппа, бывшего соловецкого игумена. В реальном противостоянии Москвы и Севера Соловецкий монастырь играл непростую роль: с одной стороны, насельники монастыря традиционно отстаивали независимость от новгородской епархии, особый статус монастыря, напрямую подчиненного патриарху московскому, настоятели всегда были накоротке с правителями государства, с другой стороны, интересы Севера всегда были в центре внимания, а особого доверия к московской политике не было. Обычно в монастыре одна часть братии тяготела к проведению промосковской политики, а другая - скептически оценивала установления центра, опиралась в основном на местную традицию. В условиях резких политических перемен середины 17 века это внутреннее напряжение вышло на поверхность, а монастырь оказался одним из центров сопротивления церковной реформе, поддержанной государственной властью. В 1651 году настоятель монастыря Илья был произведен из игуменов в архимандриты, это означало официальное признание высшего ранга обители.

Первые серьезные конфликты между монастырем и властью начинаются после 1649 года, когда по Соборному Уложению были ограничены привилегии монастырей, а также было запрещено увеличивать их земельные владения. Введение Монастырского приказа означало, что государство напрямую вмешивается в управление делами монастырей. Соловецкий монастырь, как один из самых независимых и процветающих в хозяйственном отношении, оказался и среди самых недовольных нововведениями. Обострило ситуацию и то, что Новгородскую епархию возглавил в это время Никон, будущий патриарх, который стал активно притеснять Соловецкий монастырь, пытаясь поставить его под свой контроль.

Однако не только хозяйственные и политические интересы определяли настроения братии. В течение 16-го и первой половины 17 века в монастыре сложились твердые и определенные правила, не только касающиеся устава, но и определяющие работу книгописцев, иконописцев, резчиков. Наряду с массовым производством икон соловецких чудотворцев Зосимы и Савватия, а также резных крестов, предназначенных для раздачи и продажи богомольцам, в монастыре создавались и уникальные памятники иконописания и прикладного искусства. Здесь не было ярко выраженного "соловецкого" стиля, поскольку в работах принимали участия мастера, приходившие из разных частей страны и приносившие различные веяния. Подбор книг Соловецкой библиотеки свидетельствует об интересе монахов к богословским проблемам, догматическим и обрядовым спорам предыдущих веков и десятилетий. В первой половине 17 века вокруг старца Сергия Шелонина сложилась своеобразная школа книжников, искусно оформлявших текст, умело владеющих тем, что сегодня мы называем редакторской работой. Соловецкие книжники создавали и свои сочинения, затрагивающие актуальные темы церковной жизни. Конечно, они не могли остаться безразличными к церковной реформе патриарха Никона, начавшейся с 1652 года. Духовный уровень монастыря, степень богословской и уставной образованности братии, привычка к активной деятельности — все это предполагало отсутствие слепой покорности у соловецких насельников.

Особую остроту конфликту монастыря с царской властью придавала и память о мученической кончине одного из самых знаменитых настоятелей Соловецкой обители — игумена Филиппа Колычева, ставшего в середине 16 века митрополитом всея Руси, сосланного в Тверь и задушенного там по приказу Ивана Грозного за то, что он посмел честно выполнить свой пастырский долг, публично осудив массовые казни. Культ соловецкого иерарха в первой половине и особенно в середине 17 века постоянно развивается. Мощи святителя почитались как одна из важнейших святынь обители. В 1652 году Никон вывез их в Москву, используя авторитет Филиппа в своих политических интересах. Это стало еще одной "обидой" монастыря на властного патриарха.

О том, как было принято на Соловках первое известие о реформе, можно узнать из рассказа инока Епифания, впоследствии знаменитого сподвижника протопопа Аввакума и пустозерского узника. Он уверяет, что вся братия плакала и тужила о том, что пала на Руси правая вера. Может быть, Епифаний и сгущает краски, преувеличивая всеобщее единство, но факт несомненный — Соловецкий монастырь сразу и категорически отверг церковную реформу. Однако, сообщив о реформе, московские власти не очень следили за тем, как идут дела на окраинах, а потому никто и не задавался вопросом, как проводится реформа на Соловках. Насельники обители, таким образом, жили себе мирно и тихо, как прежде. Но в конце ноября 1657 года в монастырь пришел груз с новопечатными книгами, содержащими серьезные исправления обрядов и церковно-служебной практики. Архимандрит Илья убрал их в казенную палату, даже не переплетая. Но по монастырю пошли слухи. Надо было принимать какое-то официальное решение. Власть архимандрита никогда не была единоличной и непререкаемой. Нужна была поддержка собора.

Как же было организовано управление обителью? Во главе монастыря кроме архимандрита стояли келарь (заведующий монастырским хозяйством) и казначей. Оба вступали в должность после избрания на черном монастырском соборе. Настоятель, келарь, казначей, священники и 12-14 соборных старцев составляли малый черный собор, верхушку монастырской администрации. Особо важных случаях созывался большой черный собор, т.е. собрание всех монахов обители. Большой черный собор летом проводился обычно в Спасо-Преображенском соборе или редко на площади перед центральным комплексом зданий. Но обычно монахи собирались в Трапезной — самой крупной одностолпной палате Древней Руси (500 кв.м). Малый собор чаще всего проходил в соседней с ней Келарской палате, значительно меньшей по размерам.

Итак, 8 июня 1658 года Илья созвал большой черный собор, который за явным преимуществом противников реформы объявил запрет на новопечатные книги. А поскольку три священника — Герман, Виталий и Спиридон — настаивали на подчинении приказу патриарха, отдельно подчеркивалось, что священники, принявшие реформу, будут осуждены, а причащаться и стоять у них на службе нельзя. На следующий год умер горячий противник исправлений архимандрит Илья. Новый архимандрит Варфоломей скорее относился к промосковской партии. Он не хотел противиться царю. Патриарх Никон вскоре был отправлен в ссылку, так что конфликт с Москвой теперь означал прямой бунт против царской власти. Варфоломей с 1661 года попробовал поэтапно ввести в монастыре реформу, что вызвало ожесточенные споры и стычки среди братии и мирян. Противники архимандрита и его ставленников — келаря Савватия Обрютина и других — собирались темными зимними вечерами в переходах между корпусами, в галерее, которая вела от Трапезной, и обсуждали планы борьбы за чистоту веры. Среди этих оппозиционеров были и священники Никон и Пафнутий, и соборные старцы Александр Стукалов, Герасим Фирсов, Ефрем Каргополец, и рядовые иноки, и миряне, и даже некоторые ссыльные, например, князь Михаил Львов, дьякон Сильвестр. Особое место в группе занимал соловецкий постриженник, бывший соловецкий книгохранитель, а затем архимандрит звенигородского Саввино-Сторожевского монастыря Никанор. Он единственный из всех руководителей оппозиции прошел до самого конца восстания. Авторитет Никанора был высок не только в монастыре, но и в Москве. Существует легенда, что он даже был некоторое время духовником царя Алексея Михайловича.

В первой половине и середине 1660-х годов общее настроение в монастыре было крайне беспокойным. Иноки и миряне, наслышанные о реформе церковной службы, не очень хорошо знали, в чем суть исправлений, но готовы были ревностно отстаивать "предание святых отцов Зосимы и Савватия". Показательным стал конфликт в связи с так называемым "делом Геронтия", случившийся зимой 1663 года.

В конце января архимандрит Варфоломей отправился по монастырским делам в Москву. Именно в его отсутствие произошло обострение ситуации в обители. 7 февраля в Благовещенской надвратной церкви служили священники Геронтий и Варлаам и дьякон Иов. У обедни стояли слуги и трудники. После службы по монастырю разнесся слух, что Геронтий изменил обряд, нарушил установленный порядок богослужения. Мгновенно весь монастырь пришел в состояние крайнего возбуждения. Дело дошло до того, что Геронтия хотели побить камнями. Ему пришлось спрятаться в своей келье, но и там предполагаемому отступнику не дали покоя (ему замазали окошки калом). Движение в монастыре возглавили миряне - Григорий Яковлев Черный, Сидор Хломыга, Федот Токарь и другие. 13 февраля соборные старцы Дионисий и Илларион провели подробное расследование и выяснили, что некоторые мелкие нарушения службы произошли по нерасторопности пономаря, так что никакого отношения к церковной реформе эта история не имела. В этом конфликте важны не конкретные обстоятельства дела, а сама суть. События показали, что достаточно малейшего повода, одной искры, чтобы в монастыре вспыхнул открытый протест. Широкие массы рядовой монастырской братии и мирян готовы были подхватить призыв к борьбе.

Сам Геронтий считал, что конфликт возник не случайно, а был хорошо подготовлен келарем Савватием Обрютиным, ближайшим человеком архимандрита Варфоломея. Когда конфликт уже пошел на спад, вернулся в монастырь настоятель, который так и не смог добраться до материка, две недели его носило среди льдов. 16 февраля Варфоломей собрал малый черный собор, подтвердивший отсутствие целенаправленных изменений службы и временно разрешивший споры между Геронтием и келарем Савватием.

Несмотря на то, что данный конфликт разрешился без серьезных последствий ситуация в монастыре постепенно накалялась. К 1666 году оппозиция пришла к выводу о необходимости сместить монастырские власти и, в первую очередь, архимандрита Варфоломея, который фактически был главным представителем Москвы, а значит и сторонником введения реформы (он, действительно, добился некоторых небольших изменений). В феврале 1666 года настоятель отправился в Москву на церковный собор. Вдогонку ему собор направил краткую Первую соловецкую челобитную о вере - в ней братия просила не менять монастырский и церковный уклад. Варфоломей челобитную принял, но подписи на ней не поставил, на церковном соборе в Москве он убедился в решительности намерений властей ввести реформу и представил челобитную как свидетельство беспорядков и неблагополучия во вверенной ему обители.

А тем временем в монастыре была составлена обширная челобитная против архимандрита. Автором ее был Герасим Фирсов, собравший некоторое количество подписей. Главные обвинения были связаны с хозяйственной деятельностью Варфоломея и его неспособностью управлять делами монастыря, в частности следить за ссыльными. Среди прочего настоятеля обвиняли и в дурных словах о государе, в утверждении, что “Бог высоко, а царь далеко”, поэтому мол в монастыре Варфоломей полновластный владыка. Несмотря на то, что заговорщики обсуждали свои дела в кельях, о челобитной пошли слухи, которые вызвали беспокойство келаря Савватия. Он добился уничтожения первого варианта челобитной, но не смог помешать Герасиму Фирсову представить царю второй вариант – самого старца вызвали на собор. После долгого разбирательства в Москве было принято радикальное решение: Герасима Фирсова обвинили в сопротивлении реформе и в августе сослали в Иосифо-Волоколамский монастырь, где год спустя он умер, а Варфоломея пока задержали в Москве.

Условия для заговоров были в монастыре благоприятными: с одной стороны: все находились в тревожном ожидании и уверенности, что вера в опасности, уклад жизни давал возможность собираться небольшими группами и обсуждать планы. Устав Соловецкого монастыря позволял монахам покупать отдельные кельи полностью или по частям. У некоторых, особенно пожилых, старцев оказывалось отдельное хозяйство и немалые суммы “собинных” денег. Соборные старцы часто имели слуг. Звание соборного старца иногда давалось за заслуги, иногда – при условии особенно большого вклада при пострижении. У каждого старца были послушники, монахи распоряжались работами трудников-мирян, поддерживали тесные связи внутри своего круга.

Для расследования на Соловки сначала направили ярославского архимандрита Сергия, затем – поскольку конфликт разрастался (к царю поступила Втора-Третья соловецкая челобитная о вере, новые жалобы на Варфоломея и его сторонников) – целую следственную комиссию во главе со стольником Алексеем Севастьяновичем Хитрово. С января по март 1667 года Хитрово, находясь на берегу в Сумском остроге, сумел добиться выезда из монастыря на следствие почти всех руководителей оппозиции и ближайших сторонников Варфоломея. Основные обвинения против настоятеля и его помощников подтвердились, но выяснились и глубина идеологического противостояния обители нововведениям. В результате Варфоломей был смещен с поста архимандрита, но на его место 23 июля 1667 года поставили не Никанора, как просили все изветчики, а умеренного Иосифа. Руководители оппозиции, как и некоторые сторонники настоятеля, были взяты под стражу и разосланы по другим монастырям. Фактически, власти не тронули только Никанора, которому было разрешено вернуться на Соловки вместе с новым настоятелем Иосифом и бывшим архимандритом Варфоломеем. В Москве решили, что теперь дела в монастыре пойдут на лад.

Пока власти принимали официальное решение, слухи о нем уже пришли в монастырь. Еще в июле большинство насельников определилось: Иосифа не принимать. К осени атмосфера накалилась до предела. 13 сентября Иосиф и Варфоломей прибыли в гавань на Заяцкий остров (Никанор отстал по дороге), а 15 сентября 1667 года в Спасо-Преображенском соборе состоялся один из важнейших черных соборов, фактически положивший начала открытому восстанию монастыря против церковной и светской власти: в присутствии братии и мирян были зачитаны послания от царя и патриарха. В ответ на недвусмысленную угрозу проклятия черный собор должен был принять не менее определенное решение. Решение о разрыве с властями, судя по всему, не было легким. На соборе в защиту старой веры выступил Геронтий, к тому времени - казначей. Он уже читал до этого монахам свои выписки в защиту веры, теперь, встав на стул, он начал читать всем насельникам "свои написные письма", которые были составлены заранее. После его выступления собор отверг новые книги, обряды и отказался принять архимандрита Иосифа. Оба настоятеля (Иосиф и Варфоломей) были отлучены от святынь и заперты в кельях, а несколько дней спустя высланы из монастыря.

Уже 15 сентября Иосифу вручили для доставки царю Четвертую челобитную о вере, написанную в предыдущие дни Терентием и одобренную собором: после категорического утверждения верности "преданию Зосимы и Савватия" восставшие требовали не присылать больше увещевателей, "и вели, государь, на пас свой меч прислан царьской, и от сего мятежнаго жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие; а мы тебе, великому государю, не противны". Это поразительное сочетание требования прислать "меч", то есть войска - и утверждения, что монастырь царю "не противен" отражает момент начала восстания, когда при всей решимости отстаивать веру и желании пострадать за веру основная масса насельников почитала царя и его власть. С другой стороны, объявив готовность пострадать и безропотно погибнуть от царского меча, авторы ставили себя в положение мучеников за веру, а царя - соответственно - в положение гонителя веры и ее поборников. Так что даже в этом как бы смиренном заявлении кроется внутренняя оппозиционность.

20 сентября прибыл и Никанор. Он ночевал под монастырем, а 21 сентября вошел в обитель. На нем был новый клобук, введенный Никоном. Это вызвало недоумение братии и мирян. На глазах у собравшихся он снял новый клобук и покаялся в том, что его в Москве силой заставили отречься от старой веры. Теперь он приносил в этом покаяние соловецким насельникам. Кое-кто вспомнил, что отъезжая в Москву Никанор хотел пострадать за веру. Архимандрит ответил кратко: "сами де поедете в Москву и про то отведаете". Больше вопросов к Никанору черный собор не задавал.

В эти же тревожные дни была составлена Пятая соловецкая челобитная — самый пространный памятник восстания, принятый собором и направленный в Москву. Там было представлено подробное обоснование готовности Соловецкого монастыря защищать, старую веру и приводились многочисленные доводы против реформы. Автором текста был снова Геронтий, заслуживший в сентябре 1667 года в обители славу "второго Златоуста".

На протяжении семи с лишним лет осады монастырь продолжал функционировать как нормальная хозяйственная система в соответствии с вековой традицией. Работали все внутренние службы, запасов продовольствия и основных необходимых материалов могло хватить на пять - десять лет осады. Основой полноценной деятельности обители стала мельница - сюда не только поступала вода из Святого озера, что даже при полной осаде решало многие проблемы, но и существовала возможность хранить большие запасы зерна, регулярно получать муку, поддерживать основной рацион питания. Помимо хлеба и каш монастырь имел достаточные запасы грибов, сушеной и замороженной рыбы, масла и других продуктов. Естественно, многие из них требовали ежегодного пополнения. В обычное время монастырские трудники под руководством мирян сами добывали необходимые припасы и собирали их в соловецких береговых вотчинах. Однако, после Четвертой и Пятой челобитных и категорического отказа монастыря подчиняться московским властям, был издан государев указ, описывающий вотчины от обители и запрещающий поморскому населению поддерживать мятeжнyю обитель. Подобные указы были развешаны на столбах и читались по всем поселениям близ Белого моря. Однако, несмотря на это, жители прибрежных вотчин на протяжении всех лет осады продолжали поставки. Кемские и шуерецкие, холмогорские и онежские жители, "кореляне" и обитатели Сороки везли в монастырь морскую и речную рыбу, масло, хлеб, лук, чеснок, тресковое сало и прочие необходимые припасы, а так же подошвенные кожи, холст, парусину и т п. Войска пытались перехватывать поморов на берегу и на воде но, во-первых, местные жители прекрасно ориентировались в море и поймать их было чрезвычайно трудно, во-вторых, сложно было выяснить, точно ли на Соловки везут продукты - рядом был более или менее лояльный Анзерский Троицкий скит, течения могли унести ладью далеко от запланированного пути. Обычно на это и ссылались задержанные.

Даже когда войска перешли с Заяцкого острова на Большой Соловецкий, ладьи продолжали прибывать - со стороны Долгой губы возле Муксалмы они выгружали груз, который потом перетаскивался в укромное место, а после ухода войск доставлялся в монастырь. Помогало повстанцам и то, что войска с 1668 но 1675 годы уходили на зиму в Сумской острог. Это давало возможность активно использовать весну и осень для пополнения припасов, а самые опытные мореплаватели пускались в путь и зимой.

Внутри монастыря на протяжении всего восстания велся строгий учет поступающих припасов, казначей и келарь составляли подробные приходо-расходные и отводные книги. Только последний казначей Михаил зимой 1676 года, накануне финального штурма, умирая не успел передать имущество по описи, а оставил казну своему духовному отцу священнику Леонтию без отводной книги. Реальные проблемы в ведении хозяйства возникли у монастыря только с осени 1676 года.

В 1668 году, после долгих колебаний правительство приняло решение перейти от переговоров к решительным действиям и силой заставить непокорный монастырь подчиниться воле царя и патриарха. Царский указ от 3 мая 1668 года предписывал стряпчему Игнатию Андреевичу Волохову возглавить отряд московских и архангельских стрельцов. 22 июня войска прибыли к стенам обители.

Монастырь оказался заперт, "...и по воротам, и по башням, и по стенам пушки, и с мелким ружьем изготовлены". После двухдневных переговоров Волохов с несколькими стрельцами прошел в монастырь - в воротах и даже в соборе стояли вооруженные люди. После богословской дискуссии, в которой воевода проявил немалую эрудицию, большинство монахов и мирян заявило о намерении "сидеть в городе", т.е. в крепости, а несколько человек ушли с Волоховым. В тот же день началась перестрелка. Восстание перешло на этап вооруженного противостояния.

Волохов не стал осаждать крепость - у него не было ни достаточного количества людей, ни подходящего снаряжения. Он расположился на Большом Заяцком острове возле гавани, выстроенной монастырем в 16 веке, оттуда было видно многие подходящие к островам от Сумского острога и Кеми суда с припасами. Основное внимание воеводы распределялось между попытками перехвата на море (впрочем, острова в гавани обычно мешали вовремя увидеть отходящие карбасы, а кроме того, у монастыря были пристани в Сосновой губе и Долгой губе, которые вообще не видны от Заяцкого острова) и периодическими бесплодными переговорами с восставшими. На зиму войска вообще уходили в Сумской острог, снимая осаду на долгие месяцы.

Волохов возмущался в своих отписках в Москву тем, что не только миряне, но и монахи участвовали в боевых вылазках на соседние острова и стычках со стрельцами. Особенно раздражал воеводу воинственный инок Варфоломей: по мнению Игнатия Андреевича, монах в кольчуге и шлеме, вооруженный пищалью, - явный представитель сатанинских сил, подготовленный к боям бесами и Вельзевулом.

Весной 1669 года, на Пасху, самые решительные монахи и миряне утопили в море новопечатные книги, с 1658 года лежавшие в казенной палате. Весной-летом 1669 года из традиционной молитвы за здравие царя убрали имя Алексея Михайловича, вставив безличный оборот о "благоверных князех". Отказ от молитвы за царя для 17 века был достаточной крайней формой неповиновения. Это уже была не просто практическая акция, но символический жест, означавший разрыв с "неверным" царем-антихристом.

К лету 1669 года были проведены подготовительные работы для обороны крепости. По городовым стенам везде заготовили груды "каменья дробного" для стрельбы из пушек, оружие было проверено и приведено в боевую готовность. По стенам расставлены котлы для вара, которым предполагалось поливать осаждавших. Миряне упражнялись в стрельбе, а на море спущены были шесть больших карбасов с пушками для морского боя. Позднее по стенам ходил с процессией архимандрит Никанор, кропил святой водой пушки (голландские) и говорил, обращаясь к ним: "одна у нас надежа на вас, матушки галаночки, вы-де нас не выдайте".

В июне 1669 года, когда Волохов с отрядом снова расположился на Заяцком острове, черный собор выслал ему навстречу ладью со ссыльными людьми, содержавшимися в обители - разрывая отношения с царем, насельники монастыря отказывались и от выполнения царской службы по охране ссыльных.

Летом 1672 года войска подошли к монастырю только в начале августа - дело в том, что правительство, недовольное действиями Волохова, заменило его на нового воеводу - Климентия Алексеевича Иевлева. Его снабдили несколько увеличенным отрядом стрельцов, набранных по беломорским городам, а также оставили небольшой московский отряд. Иевлев начал с того, что сжег монастырские строения вне стен крепости, карбасы и сено, впервые начал обстрел стен монастыря из пушек (но уже в мае 1673 года ему запретили использовать против обители пушки и посылать людей на приступ). На следующий год он расположился под монастырем, вел постоянные, но незначительные перестрелки, а уже 18 августа 1773 года ушел на берег, предоставил возможность соловецким насельникам спокойно пополнить нескудные запасы монастыря грибами, рыбой и всем прочим.

После раздоров Иевлева с соловецким архимандритом Иосифом в Сумском остроге воевода был отстранен, а на его место 6 сентября 1673 года назначен Иван Алексеевич Мещеринов. В декабре он получил подтверждение на эту службу, а уже 4-5 января 1674 года принял в Сумском остроге дела у Иевлева. 31 мая во глве сильно увеличенного и хорошо вооруженного отряда Мещеринов прибыл на Соловки.

Боевые действия по обороне монастыря и сражения с царскими войсками сопровождались и непростой внутренней жизнью обители в годы восстания.

В этой части монастыря нередко оказывались в заточении не только противники восстания, но и те его участники, которые в результате очередного внутреннего переворота были изолированы новыми лидерами.

Но уже осенью 1669 года, после завершения летней кампании, ситуация в монастыре резко изменилась. Как выяснилось, в обители не все были настроены радикально. Не только Волохов считал стрельбу недостойным делом для монаха, а вооруженное сопротивление царю - и вовсе недопустимым. Еще с 1668 года в тюрьме оказался лидер предыдущего периода - Терентий, категорически осудивший стрельбу по царским войскам. Он настаивал на том, чтобы запереть ворота и "сесть" в осаду, не обороняясь. Затем, в соответствии с обещаниями, молиться и ждать мучения и смерти от нечестивого царя и его приближенных. В сентябре 1669 года сторонники умеренных действий повязали радикальных лидеров и заточили их в тюрьму, выпустив оттуда Геронтия и еще нескольких человек. А 19 сентября бывшего келаря Азария с еще десятком монахов и мирян выслали к Волохову, "по руке и по ноге скованы и мурьи усом гвоздьем" закреплены.

Но уже к октябрю 1671 года умеренные деятели старцы Глеб, Епифаний и другие, тоже ненадолго посетили тюрьму, а потому были высланы из монастыря. Радикальное движение с этого момента и до конца восстания возглавлял архимандрит Никанор. На протяжении последующих лет сюда попадали порой небольшие группы несогласных с большим черным собором прежде, чем их высылали вон из монастыря.

Иван Мещеринов действовал намного активнее предшественников. И хотя осенью 1674 года он тоже увел войска на берег - на Соловках под монастырем зимовать отряду было негде - он сумел наладить некоторый надзор за береговыми городками и поселениями, чтобы воспрепятствовать контакту повстанцев с вотчинами.

Летом 1674 года Мещеринов впервые обратил внимание на ситуацию в Троицкой пустыни на Анзерском острове. Выяснилось, что все одиннадцать ее обитателей по сути дела являются активными помощниками соловецких насельников. А потому их взяли под арест и после следствия разослали по монастырям (двое смогли бежать).

Воевода приказал спустить часть воды из Святого озера, в результате чего обмелели колодцы в монастыре и остановилась мельница. С восьми сторон Мещеринов приказал подводить шанцы, подкопы к стенам. Напротив Белой, Архангельской, Корожной и Квасоваренной башен были срублены "роскатьи высокие, выше монастырские городовые стены и насыпаны каменьем". Оттуда из пушек и ружей начали обстрел территории монастыря, что привело к гибели и тяжелым увечьям многих осажденных.

Летняя кампания 1675 года началась на море: у Кузовских островов, где монахи и трудники ловили рыбу, на противоположном от монастыря берегу острова у Глубокой губы (сейчас - Долгая). В стычках соловецкие карбасы и отряды прибрежной охраны неизменно одерживали верх. С июня начался жесткий обстрел монастыря и настоящая осада. Применялись зажигательные ядра - повстанцы гасили их водой. Мещеринов построил целую серию земляных городков, пытался штурмовать Рыбные (Сельдяные) ворота. Повстанцы бодро обстреливали войска. Осада, несмотря на активность царских войск, не давала ощутимых результатов.

Осенью 1675 года войска впервые не ушли с острова. Подготовившись к зиме. Мещеринов осенью только усилил натиск. Началось тайное строительство подкопов к Белой, Никольской и Квасоваренной башням. Но повстанцы услышали шум и взорвали подкопы. От замысла с подкопами пришлось отказаться.

23 декабря 1675 года Мещеринов попытался предпринять генеральный штурм у Сельдяной башни (ныне - Арсенальная), начав с отвлекающего маневра у Святых ворот. Но дело после нескольких часов боя окончилось только потерями с обеих сторон. Штурм провалился.

Как же был взят монастырь? Традиционно существует предание, что один из вышедших из обители монахов по имени Феоктист указал плохо заделанную калитку в стене сушила возле Белой башни. И в ночь на 22 января 1676 года отряд из 50 человек во главе с майором Степаном Келеном сломал заграждение и вошел в монастырь, а затем, отворив ворота, впустил остальные войска. Этот рассказ опирается на отчет воеводы Мещеринова на следствии. Но существует и другой документ, также составленный Иваном Мещериновым по горячим следам событий - на следующий день после штурма. Согласно этой версии, после неудачи у Сельдяных ворот было возобновлено строительство подкопов, с помощью одного из них ночью на 22 января войска подошли к Белой башне и, взломав ворота, ворвались внутрь.

Победная реляция, написанная сразу после штурма, в целом более подробна, чем показания на следствии несколько недель спустя. Различия сводятся только к тому, кто был инициатором удачного штурма и, следовательно, кто заслуживает наград со стороны правительства. Разъяснения можно почерпнуть из свидетельских показаний новгородского подьячего, который участвовал в штурме, а потом опечатывал церкви и другие помещения во избежание грабежа. Этот подьячий, в целом защищая Мещеринова от обвинений в хищении монастырских ценностей и книг (иногда даже в ущерб истине), уверенно называет инициатором штурма именно Феоктиста, указавшего тайную калитку. Судя по всему, воевода надеялся преувеличить свои заслуги в глазах начальства и тем заслужить награды. Однако расчеты его по всем статьям оказались ошибочными: после обоснованных обвинений в грабежах и следствия Иван Мещеринов стал первым соловецким ссыльным после восстания. Причем сам Феоктист уверял, что задолго до января предлагал воспользоваться проходом через сушило, обвинял воеводу в напрасном пролитии крови царских людей возле Сельдяных ворот 23 декабря, а потом - вместе с монахами, пережившими штурм - составил подробнейший перечень пограбленного Мещериновым монастырского добра. Удивляет тот факт, что предатель Феоктист и преданные им повстанцы объединились в стремлении добиться осуждения Мещеринова.

И все же - что происходило после того, как войска вошли на территорию монастыря? Последние зашитники монастыря заперлись в "розных палатах" и - главное - в Трапезной. Часть защитников погибла, многие были ранены. Осаждавшие стреляли по Трапезной и Успенской церкви из пушек, в окна метали гранатные ядра. В итоге в руках Мещеринова оказались всего 63 человека: 35 из них были посажены в тюрьму, 28 - казнены. (Позднее, к моменту приезда нового архимандрита Макария осталось в живых 14 иноков). И это в монастыре, где накануне восстания жило около 300 монахов и около 400 трудников одновременно. Конечно, надо учитывать, что за предыдущие годы вышло из обители не менее 160 человек (эта цифра основывается на достоверных данных источников, а реальное число выходцев было, вероятно, несколько большим - скорее всего, больше 200). Если учитывать всех убитых за предшествующие месяцы, умерших от болезней и т.д. к моменту штурма в обители оставалось никак не менее 350 человек. Так что почти 200 человек, по всем данным должны были погибнуть во время штурма. Как утверждают очевидцы, тела погибших были выброшены за монастырь на берег в район Глубокой губы и вмерзли в лед. Весной 1676 года новый архимандрит Макарий велел вырыть общую могилу на островке Бабья луда напротив обители и там были погребены последние защитники Соловецкого монастыря и традиций Зосимы и Савватия. В 19 веке, при строительстве гостиницы на Бабьей луде, действительно обнаружили братскую могилу с останками десятков людей.

Итак, что же стало итогом долгого противостояния? Богатейший северный монастырь с глубокой культурой пришел в упадок, от которого по-настоящему никогда не оправился - во всяком случае. Соловки уже никогда не играли такой выдающейся роли в культуре и духовной жизни России, как это было в 16 - 17 веках. Лишь к концу 19 века Соловецкий монастырь достиг уровня обычного крепкого монастыря, скорее страшного тюремными традициями, чем славного передовой культурой. Первоначальная независимость, оппозиционный дух северной обители ушли с ее последними защитниками, погибшими, исчезнувшими в небытии.

Новое царствование Федора Алексеевича оживило надежды на возможный поворот в церковной политике. Как только весть о новом царе дошла до Пустозерска, Аввакум написал молодому царю просительное послание. Это был последний поклон Аввакума царю…

14 апреля 1681 года Аввакум вместе с другими «соузниками» (поп Лазарь, дьякон Федор и инок Лазарь) был предан жестокой, чуждой России, заимствованной с Запада, огненной казни (сожжению) «за великие на царский дом хулы».

Выводы

Заинтересованность царской власти в проведении названных мер обусловила уступки в пользу церковной власти и усиление ее политического значения, что проявилось в деятельности Никона и в постановке им вопроса о соотношении «священства» и «царства». Падение Никона не сняло этого вопроса с повестки дня. Более важным следствием проведения указанной политики было возникновение в 1650 - 1660 годах движения сторонников «старой веры» и раскола в русской православной церкви, что отразило несовпадение интересов господствующего класса и народных масс в церковно-религиозной сфере. Раскол и оформление старообрядческой церкви были главным показателем падения влияния официальной церкви на народные массы во второй половине семнадцатого века. Царская власть активно поддержала церковь в борьбе с расколом и использовала при этом всю мощь государственного аппарата. Раскол последней трети семнадцатого века - сложное социально-религиозное движение. Но враждебность раскольников официальной церкви и государству определялась отнюдь не расхождением религиозно-обрядового характера. Ее обусловили прогрессивные стороны данного движения, его социальный состав и характер. Идеология раскола отразила чаяния крестьянства и отчасти посадского сословия, и потому ей были присущи как консервативные, так и прогрессивные черты. К консервативным чертам можно отнести: идеализацию и защиту старины; проповедь национальной замкнутости; враждебное отношение к распространению светских знаний, пропаганда принятия мученического венца во имя «старой веры» как единственного пути спасения души. К прогрессивным сторонам идеологического раскола следует отнести: освящение, то есть религиозное обоснование и оправдание различных форм сопротивления власти официальной церкви; разоблачение репрессивной политики царской и церковной властей по отношению к старообрядцам и другим верующим, не признававших официальной церкви; оценка этой репрессивной политики как действий, противоречащих христианскому вероучению. Эти черты идеологии движения и преобладание в составе его участников крестьян и посадских людей, страдавших от феодально-крепостнического гнета, придали расколу характер социального, антикрепостнического по своей сути движения, что выявили народные выступления последней трети семнадцатого века. Так что борьба царских и церковных властей в то время была, прежде всего, борьбой против народного движения, враждебного господствовавшему классу феодалов и его идеологии. События тех времен показали, что, отстаивая свои политические интересы, церковная власть превратилась в серьезное препятствие на пути прогресса. Она мешала сближению России с западными странами, усвоению их опыта и проведению необходимых перемен. Под лозунгом защиты православия церковная власть добивалась изоляции России. На это не пошли ни правительство царевны Софьи, ни правление Петра I. В итоге на повестку дня был поставлен вопрос о полном подчинении церковной власти и ее превращении в одно из звеньев бюрократической системы абсолютной монархии.

Список использованной литературы

1. А.В. Карташев. «Очерки по истории русской церкви» (том II). г. Москва издательство «Терра» - «Terra» 1997.

2. Составитель С.Г. Рубцов. Приложение к методической разработке экскурсии «Соловецкий монастырь и оборона Беломорья в XVI – XIX веках». Соловецкие острова 1988.

3. С.В. Лобачев. «Патриарх Никон» глава 7 - «Церковная реформа» (стр. 113 – 128). г. Санкт-Петербург издательство «Искусство - СПБ» 2003.

4. О.В. Чумичева «Соловецкое восстание 1667- 1676 гг.». г. Новосибирск 1998.