Реферат: Консервативные политико-правовые учения Франции в начале XIX века

СОДЕРЖАНИЕ

I. Введение

II. Политико-правовые учения Франции

1) Политические и правовые учения де Местра;

2) Политические и правовые учения Бональда;

3) Политические и правовые учения Галлера;

4) Политические и правовые учения Бёрка;

III. Заключение

IV. Список использованной литературы.

ВВЕДЕНИЕ

Распространение идей французских просветителей, Великая французская революция, якобинский террор, революционные и наполеоновские войны – все это вызывало ненависть и отпор реакционных классов феодальной Европы. Феодальная реакция особенно усилилась после поражения Наполеона в войне с Австрией, Россией и Пруссией. Монархи этих государств образовали Священный союз, к которому позднее присоединились монархи других европейских государств. За революцией последовали реставрации. Во Франции вновь воцарились Бурбоны. Вернувшиеся в страну эмигранты, особенно реакционные круги дворянства (ультрароялисты), стремились ликвидировать завоевания Великой французской революции. Правительства покровительствовали католическому духовенству, клерикалам, иезуитам. Основным предметом нападок реакционеров была идеология Просвещения.

Политико-правовые учения Франции

1). Политические и правовые учения де Местра.

В конце XVIII – начале XIX века с осуждением Французской революции выступил ряд политических мыслителей. Наиболее известным из них был Жозеф де Местр (1753–1821 гг.). Полное имя Местр Жозеф Мари де – французский публицист, политический деятель и консервативный религиозный мыслитель. Он жил в Савойе, Швейцарии; на Сардинии, долго был посланником сардинского короля в Петербурге.

Жозеф Мари де Местр творил в эпоху, когда происходило радикальное разрушение социального, религиозного и политического порядков, которые сложились в абсолютистской Франции в течение нескольких веков. Конец XVIII – первая половина XIX в. – эпоха романтизма, - нового идейного и художественного направления в европейской культуре. Основой романтического восприятия стал «мучительный разлад идеала и социальной действительности», сопровождавшийся у некоторых романтиков идеализацией прошлого.

Де Местр был критиком политического и правового волюнтаризма эпохи Французской революции, так же де Местр был автором концепции возврата к средневековой теократии с признанием за Папой Римским статуса «универсального монарха».

В своих работах де Местр последовательно придерживался положения: «Все вообразимые учреждения покоятся на религиозной идее или они преходящи». Де Местр идеализировал Средние века, когда католицизм господствовал над всеми сферами жизни европейских народов. Он был убежденным католиком и верил в непогрешимость папы.

Де Местр не разделял представлений эпохи Просвещения с его верой в безграничные возможности разума и воли индивидов: «Та индивидуальная воля, которую так высоко ставил Кант, та коллективная, общая воля, которую так выдвигал Руссо, подверглась жестокому осмеянию со стороны де Местра. Извращенная фактом грехопадения воля человека не способна к творчеству»[1]. Де Местр исходил в своих политических и правовых исследованиях из следующего представления о человеке: «Человек может изменить все в области своей деятельности, но он не создает ничего».

Политические и правовые мысли де Местра нашли свое отражение в следующих работах:

· «Рассуждения о Франции» (1796);

· «Опыты о принципе порождения политических учреждений и других человеческих установлений» (1810);

· «Эссе об основополагающем принципе политических конституций» (1810);

· «О папе» (1819);

· «Санкт-Петербургские вечера» (1821).

В России де Местр провел 15 лет (1802-1817); в качестве посланника сардинского короля находился в Санкт-Петербурге при Александре I. Его высказывания о России чрезвычайно остры. Де Местр называл «три основных источника опасности для стабильности Российского государства: дух скептического вопрошания, подпитываемый изучением естественных наук; протестантизм, полагающий, что все люди рождаются свободными и равными, а власть опирается на народ, и называющий сопротивление власти естественным правом, и, наконец, требование немедленного освобождения крестьян»[2].

· «Анализ философии Бекона» (1836).

Де Местр различал естественные и писаные политические конституции. Под естественной конституцией де Местр понимал исторически сложившиеся «коренные» права народа, аристократии и суверена, которые устоялись на уровне обычаев и нравов. Эта конституция не имеет ни даты, ни творца. Наряду с естественной конституцией де Местр выделял конституцию писаную, полагая, что она есть «не более чем бумажный листок».

Де Местр отстаивал тезис о непрочности писаных конституций, особенно если они созданы в соответствии с каким-либо идеалом, - ярким подтверждением тому была Франция: «Не устанешь от созерцания невероятного зрелища нации, наделившей себя тремя конституциями за пять лет»[3]. (Речь идет о следующих Конституциях: 1). 3 сентября 1791 года; 2). 24 июня 1793 года; 3). 22 августа 1795 г).

Де Местр пытался развенчать устоявшееся представление о конституции как произведении, для создания которого требуются только определенный ум и знания. Конституция, считал де Местр, не есть «совокупность основных законов, которые годятся для нации и которые должны снабдить ее той или иной формой правления». Рассуждая о писаной конституции, де Местр приводит весомые аргументы в защиту своего негативного к ней отношения: «Все вообразимые доводы объединяются ради установления того, что божественная печать не коснулась этого произведения».

Де Местр полагал, что никакая конституция не может родиться лишь из обсуждения на каком бы то ни было совещании: «Писаные учредительные акты или основные законы всегда суть лишь документы, объявляющие о предшествующих правах, о которых можно сказать лишь то, что они существуют».

На вопрос может ли конституция быть действительной лишь на основании закрепления в ней тех или иных прав, необходимо, полагал де Местр, чтобы основные законы были не только лишь «объявлениями предыдущих прав, надобно, однако, многое для того, что бы все, что может быть записано, становилось таковым».

Что касается расширительного толкования текста конституции, то де Местр понимал, что существуют такие положения которые не могут или не должны быть записаны: «Всегда в каждой конституции есть даже нечто такое, что не может быть записано и что необходимо оставить в темной и почитаемой неясности под страхом свержения Государства». В отличии от Томаса Пейна, который придерживался мнения, что конституция существует лишь тогда, когда ее можно положить в карман, де Местр так же как и Дэвид Юм отдавал предпочтение неписанной английской конституции. Стоит заметить, что концепцию расширительного толкования текста конституции применил на практике Александр Гамильтон, считавший, что конституции США есть «полномочия подразумеваемые».

По представлению де Местра, сами по себе пространно писанные конституции, в которых идет речь о государственных органах, тем не менее не способны придать этим органам какую-либо силу: «Чем больше пишется, тем более учреждение оказывается слабым; причина этого ясна. Законы являются лишь заявлением о правах, а права закрепляются лишь тогда, когда на них наступают; так что множество писаных конституционных законов свидетельствует лишь о множестве и об опасности распада». Примером прочных государственных учреждений, о которых ничего не было написано, по мнению де Местра, могла быть Спарта.

Де Местр считал, что принятие конституции – это всегда исключительное событие: «Человеческое влияние не простирается за пределы развития существующих прав, которые, однако, недооценивались или оспаривались. Если люди неблагоразумные преступают эти границы безрассудными реформами, то нация теряет то, что она имела, не достигая того, чего она желает. Отсюда вытекает необходимость лишь крайне редкого обновления, всегда проводимого с умеренностью и трепетом».

Будучи католиком, де Местр полагал, что принятие конституции может осуществляться только «во имя Бога» и, следовательно должно носить религиозный характер: «Политика и религия образуют единый сплав: с трудом отличают законодателя от священнослужителя; и эти политические учреждения заключаются главным образом в религиозных занятиях и церемониях».

В писанную конституцию, считал де Местр, не следует включать права и свободы, которых еще нет даже в зародыше: «Никогда не существовала свободная нация, которая не имела бы в своей естественной конституции столь же древние, как она сама, зародыши свободы; и всегда лишь те права, которые существовали в естественной конституции нации, ей удавалось успешно развивать путем принятия писаных основных законов».

Создателями конституции, по представлению де Местра, могут быть только исключительные люди: «Отличительная черта сил законодателей по преимуществу: это короли или в высшей степени благородные люди. В данном отношении нет, и не может быть, никакого исключения». Писаная конституция, утверждал де Местр, должна создаваться «истинными законодателями», а не просто учеными: «Эти законодатели никогда не являются теми, кого называют учеными мужами, что они ничего не пишут, что они действуют, опираясь более на инстинкт и на побуждение, чем на рассудок, что у них нет иного орудия действия, как только некая духовная сила, которая смиряет воли подобно ветру, гнущему траву». Стоит заметить, что де Местр критически оценивал роль французских ученых (Кондорсе и др.), которые участвовали в 1792 году в работе комиссии по подготовке конституции.

Де Местр критически оценивал представления просветителей, которые в своих теориях рассматривали человека абстрактно. Он полагал, что конституции должны создаваться только для конкретных людей (французов, немцев, русских и др.): «Конституция, которая создана для всех наций, не годится ни для одной: это чистая абстракция, схоластическое произведение, выполненное для упражнения ума согласно идеальной гипотезе и с которым надобно обращаться к общечеловеку в тех воображаемых пространствах, где он обитает».

Де Местр считал, что конституция должна представлять собой решение главной задачи: «При заданных населении, нравах, религии, географическом положении, политических отношениях, богатствах, добрых и дурных свойствах какой-то определенной нации найти законы, ей подходящие».

Де Местр полагал, что законов должно быть немного. Совершенный законодатель тот, который «выступал единожды». Де Местр, удивленный огромным числом законов, принятых национальным собранием Франции с 1789 по 1791 годы (2557 законов), призывал законодателя остановиться: «У всякого истинного законодателя есть своя Суббота, и прерывность – его отличительная черта…».

Критикуя теорию общественного договора, де Местр приводил следующую аргументацию:

Ø Для оторванных от человечества «дикарей», находящихся в «естественном состоянии», договоры, нерушимые законы ровным счетом ничего не значат;

Ø Заключение договора означало бы не только то, что общество, живущее по законам и условиям, уже существует, но и то, что оно уже достаточно сложно устроено.

Де Местр приходит к заключению, что гипотеза, согласно которой общества созданы при помощи договоров, не только историческая, но и логическая нелепость.

Де Местр стоит у истоков европейской консервативной мысли. Признавая французскую революцию «эпохой», которая привела к потрясению монархической и христианской Европы, он верил в возможность реставрации монархии, которая для него – «воплощение отечества в одном человеке».

Де Местр считал, что исторический опыт доказывает невозможность существования республики в больших государствах, к числу которых он относит и Францию:

ü «великая неделимая республика есть дело невозможное»;

ü «не может существовать великой, свободной нации под республиканским правлением».

Обосновывает свою позицию тем, что в течение четырех тысяч лет никогда не было «великой республики», - напротив, полагал де Местр, «всегда видели Монархию и иногда – Республику».

Де Местр не верил и в действительность представительной демократии – важного элемента республиканской формы правления. Он допускал, что исторически в Англии уже сложилось национальное представительство, но оно сводится лишь к тому, что «некоторое» число представителей посылается «некоторыми» людьми из «некоторых» городов или местечек. Однако, полагал де Местр, добиться того, чтобы «весь народ был представлен» невозможно – это «представительство есть вещь, никогда не виданная и никогда не могущая преуспеть».

Де Местр в своей работе «О папе» (1819) предлагал вернуться к средневековой теократии. Папу Римского де Местр называл «великим демиургом всемирной цивилизации», «универсальным монархом», - в силу его непогрешимости.

Де Местр заявил о себе как радикальный критик главного идеала века Просвещения – всесилия разумных законов. Де Местр считал, что законы и Конституции создаются историей, а не искусственной деятельностью законодателей. Скептицизм де Местра в отношении писаных законов можно рассматривать как отправную точку исследований в области современной законодательной социологии.

Де Местр отрицательно относился к положениям естественно-правовой теории. Считал, что права человека (свобода, равенство и др.), вытекающие из природы, - это всего лишь фикция ума. Напротив, де Местр полагал, что «высшие и более сильные организмы поглощают низших и слабых». Тем самым де Местра можно считать предшественником идей социал-дарвенизма.

Местрианские рассуждения о долге каждого человека, который определяется его общественным положением и размерами его средств, были созвучны взглядам Конта, на которого де Местр оказал большое влияние, став для него «духовным отцом».

2). Политические и правовые учения Бональда

Аналогичные идеи содержались в произведениях французского политического деятеля виконта де Бональда (1754–1840 гг.). Как и де Местр, де Бональд заявлял, что революция произошла от ослабления веры в бога. Революцию он называл разложением общества, властью злодеев и палачей, самым страшным деспотизмом, известным истории.

Бональд писал, что законы человеческих обществ вытекают из природы человека вообще, в силу чего политические общества могут иметь только одно естественное устройство. Законы такого общества выражают божью волю, природу человека и общую волю. Цель любого общества – охрана лица и имущества. Но эта цель не может быть достигнута, если обществом управляет частная воля. Бональд критикует современных ему философов за индивидуалистические начала их теорий. Он стремится построить философию не индивидуального, а общего, философию не “меня”, а “нас”.

Естественным устройством общества, основанного на природе вещей, по утверждению Бональда, является монархия. Ее прообраз и основной элемент – семья.

Монарх направляет общую силу в соответствии с общей волей. Коль скоро общественная воля едина, власть не может быть разделена. Различные отрасли этой власти – лишь разные ее проявления. В законодательной власти в устроенном государстве надобности вообще нет. Поскольку законы – необходимые отношения, вытекающие из природы вещей, законодателем должна быть сама природа вещей, а не лицо и не собрание. Монарху принадлежит общая охранительная власть.

Учреждения, необходимо вытекающие из природы вещей, сложились исторически и, по мнению Бональда, существовали в Древнем Египте и у германцев. В Древнем Египте они были искажены ложной религией, а у германцев достигли полного развития. Им свойственны государственная религия, наследственная монархия, наследственные отличия и привилегии. В таких государствах все зависело об общей воли, ничто – от частной. Монарх мог взимать налоги лишь с согласия представителей сословий. От монарха не зависели дворянство, духовенство, города с их цеховым устройством, верховные суды, высшие должности в государстве (они были собственностью). Монарх был подчинен законам.

Идеал Бональда – средневековая сословно-представительная монархия с сильной ролью церкви.

Все остальные государства он относил к неустроенным обществам, которых много, ибо истина одна, а ошибок множество, общая воля единообразна – частные воли бесконечно разнообразны потому, что частная воля всегда извращена.

В неустроенных обществах царят частные воли, борющиеся между собой. Там существует законодательная власть, поскольку в таких государствах законы выражают человеческий произвол, а не природу вещей. В республиках все индивидуально, нет ничего общественного, господствуют частные воли. Демократия вообще тождественна деспотии. И в том, и в другом государстве царят страсть к разрушению наследственных преимуществ, стремление к всеобщему уравнению; деспотизм толпы обычно приводит к деспотизму одного лица.

Бональд – клерикал, причем клерикал воинствующий: религию он считал необходимой основой всех учреждений, воспитания и образования. Государство и религию он рассматривал как “две узды, необходимые для сдерживания страстей человеческих”. Многие его рассуждения строятся по канонам схоластики. Так, он стремился свести все к началу троичности (в космологии бог – причина, движение – средство, тела-– действие; в государстве этому соответствуют правительство, чиновники, подданные; в семье – отец, мать, дети). Даже Декларацию прав человека и гражданина он предлагал заменить Декларацией прав бога, поскольку “бог – автор всех совершенных законов”. И все же в его теоретических построениях обнаруживается та своеобразная форма борьбы с противостоящим мировоззрением, которая заключается в воспроизведении оспариваемых идей в своей системе взглядов, в придании им чуть ли не противоположного звучания. Таковы его рассуждения о законах, необходимо вытекающих из природы вещей, об общей воле и частных волях, о прямом правлении законов природы и недопустимости малейшего отклонения от них.

3). Политические и правовые учения Галлера.

Средневековые идеалы стремился обосновать бернский патриций Карл Людвиг Галлер (1768–1854 гг.). Он был профессором права в Бернском университете, но покинул Швейцарию из-за политических переворотов. Приняв католичество, Галлер жил во Франции, в Австрии, посвятив свою жизнь борьбе с революционными идеями. Его шеститомная “Реставрация политической науки” (1816–1834 гг.) в свое время наделала много шума и была “удостоена” резких оценок Гегеля (“невероятные нелепости”, “полное отсутствие мыслей”, “фанатизм, слабоумие и лицемерие добрых намерений”, “абсурдное представляется ему словом божиим”).

Галлер писал, что богом установлен естественный закон, управляющий всеми человеческими отношениями, согласно которому сильный властвует, слабейший подчиняется. Общественное неравенство проистекает из естественного неравенства людей. Богом определена власть отца, хозяина, вождя, учителя, знающего над незнающим. Вместе с тем бог установил запрет посягать на права другого. Поэтому общий порядок согласуется со свободой каждого отдельного лица. Коль скоро все это зависит от бога, религия является главной гарантией против злоупотребления властью.

Галлер отвергал идею общественного договора, ставящего человеческий произвол на место вечного, установленного богом порядка. Теория общественного договора, писал Галлер, противоречит историческим фактам – ни одно государство не возникло таким образом. Люди всегда жили в обществе, они связаны рядом отношений без всяких договоров, поскольку их силы и потребности не равны и они нуждаются друг в друге. Предположение об общественном договоре порождает ряд неразрешимых вопросов. Если общество создано договором, то участвовали ли в его заключении женщины и дети (и где порог совершеннолетия)? Если нет, то почему они члены общества? Если участвовали, то какой смысл был вступать в общественный союз независимым хозяевам, беря на себя обязательство подчиняться большинству? Непонятно также, кому этим договором была вручена власть. Сильнейшему? Но именно против него нужны были гарантии. Самому мудрому? Но как определить, кто мудр, а кто нет?

Общество – не искусственное образование, а естественное состояние человечества; равным образом государства возникают не из теоретических построений, а историческим путем. Государство, утверждал Галлер, – такой же союз, как семья, дом, товарищество. Особенность и отличие государства – верховная власть. Основанием государства являются лица, обладающие правом верховной власти. Их подданные имеют свои права.

Из семейств возникли вотчинные княжества, которым Галлер уделял особенное внимание. Основанием власти в вотчинном княжестве является поземельная собственность. Князь – независимый землевладелец, имеющий права верховенства, войны и мира, назначения и смены служителей, издания законов, взимания податей с согласия подданных. Этот перечень во многом совпадает с определенными еще Боденом атрибутами суверенной власти; но ряд прав вотчинного князя Галлер толкует по-своему. Князь должен законодательствовать лишь в пределах своих прав и силы, не нарушая прав подданных (их свободы и собственность – прирожденные, богом дарованные права). Поэтому князь издает постановления, связывающие самого князя и его потомков, а также инструкции для подчиненных ему служителей. Что касается законов о правах подданных, то, чем этих законов меньше, тем лучше. Бумажные конституции вообще бесполезны, рассуждал Галлер. Законы большей частью не нужны, так как их положения само собой понятны из естественного закона, “гражданские законы” представляют собой лишь запись (для сведения судей) договоров и обычаев, сложившихся в обществе. Уголовные законы – тоже инструкции, адресованные судьям. Что касается суда, то это не столько функция государства, сколько благодеяние князя. Особенность взглядов Галлера на государственных служащих в том, что они рассматриваются как слуги князя. Лишь при таком подходе, пояснял Галлер, князь при учреждении должностей (которые содержатся за его счет) ограничивается самой крайней необходимостью, а не назначает особого чиновника для каждого дела, как в современных государствах, что порождает бюрократизм и невыносимую правительственную опеку.

От вотчинных княжеств отличаются военные монархии, возникшие из власти независимого предводителя дружины, а также духовные монархии, основанные на власти церкви. Республики, по Галлеру, возможны в небольших странах и представляют собой добровольные товарищества.

В любом государстве необходима аристократия: в вотчинных княжествах – землевладельческая, в военных – военная, в духовных – духовная, в республиках – патрициат. Идеалом Галлера были мелкодержавный княжеский абсолютизм и феодальные институты, существовавшие в средние века. Он призывал возродить господство духовной власти над светской, называл католицизм единственно истинной формой христианства (протестантизм революционен), свободу печати считал пагубным софизмом, утверждал, что революционные и противореволюционные учения соотносятся как неверие и вера.

4). Политические и правовые учения Бёрка

С осуждением Французской революции выступал английский парламентарий и публицист Эдмунд Бёрк (1729 – 1797 гг.), увидевший в этой революции угрозу для Англии. Его книга “Размышления о французской революции” (1790 г.) приобрела широкую известность. Идеями Бёрка восхищались де Местр и де Бональд.

Бёрк стремился опровергнуть метод и учение идеологов и деятелей Французской революции. Их метод, писал он, априорен, основан на индивидуальном разуме и оперирует упрощенными построениями. Этим обусловлена ошибочность основных положений теории французских революционеров.

Бёрк оспаривал теорию общественного договора тем доводом, что человек никогда не находился вне общества, а всегда, от рождения, был связан с другими людьми и обществом рядом взаимных обязанностей. Столь же неверна, по мнению Бёрка, и теория народного верховенства. Народ – это сумма лиц, которая не может составить единую личность, действующую как одно лицо. Искусственной фикцией является воля большинства, лежащая в основе ряда теоретических построений о власти и законе. Абстрактные представления о свободе ведут к анархии, а через нее – к тирании. На самом деле человек не свободен от наличного общества и общественных связей. Бёрк утверждал, что народный суверенитет – это “самая фальшивая, безнравственная, злонамеренная доктрина, которая когда-либо проповедовалась народу”. На фикциях, по Бёрку, основана и теория прав человека. Человек не может от рождения приобрести посредством какого-то договора право на долю народного верховенства. Кроме того, предполагаемое равенство людей – тоже фикция. Бёрк резко критиковал Декларацию прав человека и гражданина, провозгласившую равенство всех людей перед законом. Люди не равны, и это признается обществом, в котором неизбежно социальное и политическое неравенство. Права человека, рассуждал Бёрк, надо выводить не из представлений об абстрактном человеке, а из реально существующего общества и государства.

Априорным теориям Локка и Руссо Бёрк противопоставляет исторический опыт веков и народов, разуму – традицию. Общественный порядок, рассуждал Бёрк, складывается в результате медленного исторического развития, воплощающего общий разум народов. Бёрк часто ссылается на бога, создателя мироздания, общества, государства. Всякий общественный порядок возникает в результате долгой исторической работы, утверждающей стабильность, традиции, обычаи, предрассудки. Все это – ценнейшее наследие предков, которое необходимо бережно хранить. Даже и предрассудки не надо разрушать, а стремиться найти содержащуюся в них истину. Сила действительной конституции – в давности, в традициях. Право есть произведение народной жизни.

Коль скоро государство, общество, право не изобретены человеком, а создаются в результате длительной эволюции, они не могут быть перестроены по воле людей. “Парижские философы, – считал Бёрк, – в высшей степени безразличны по отношению к тем чувствам и обычаям, на которых основывается мир нравственности... В своих опытах они рассматривают людей как мышей”. “Честный реформатор не может рассматривать свою страну как всего лишь чистый лист, на котором он может писать все, что ему заблагорассудится”. Французская революция тем и отличается от “Славной революции” 1688 г. в Англии, что французы стремятся все построить заново, тогда как революция в Англии, как полагал Бёрк, была совершена для сохранения древних законов, свобод, конституции, основанной на традициях. Бёрк решительно осуждал всякие новшества, в том числе и в государственном строе Англии, сложившемся в течение веков. Само учение о государстве и праве должно стать наукой, изучающей исторический опыт, законы и практику, а не схемой априорных доказательств и фикций, какой является учение идеологов революции.

Бёрк, как и реакционные идеологи, противопоставлял рационалистическим идеям Просвещения традиционализм и историзм, убеждение в неодолимости хода истории, не зависящего от человека. В применении к истории права это противопоставление получило развитие в учении исторической школы права.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Реакционность политико-правовых учений де Местра, де Бональда, Галлера очевидна и не скрывалась самими творцами этой идеологии. Их усилия были направлены на реставрацию средневековых политических и правовых учреждений, власти и авторитета католической церкви. В соответствии с феодальными идеалами средневековья они стремились доказать ничтожность человека перед богом и государством, бессилие его разума, способного творить разве только зло.

Не так откровенно, но, по существу, аналогичных идей держались Бёрк и юристы исторической школы. Их идеал – не столько в прошлом, сколько в той части настоящего, которая несет на себе наибольшие отпечатки, пережитки прошлого. С откровенными реакционерами, зовущими к реставрации, Бёрка роднит ненависть к революции; вообще реакционных и консервативных идеологов объединяют своеобразные методология и теория, противостоящие Просвещению.

При всем обилии ссылок на бога и божий промысел реакционная идеология конца XVIII – начала XIX в. не так примитивна и догматична, как, скажем, теократические концепции средних веков. Просвещение и революция заставили реакционеров учиться и размышлять. Как видно из изложенного, они пытались использовать для обоснования своих взглядов отдельные идеи Монтескье, терминологию Руссо и, главное, усвоили необходимость обосновывать свои идеалы не только ссылками на св. писание. В полемике с революционными теориями реакционные и консервативные мыслители нашли ряд уязвимых звеньев в идеологии Просвещения. Основательна их критика априоризма теоретиков естественного права, полагавших, что все принципы права могут быть чисто логически выведены из природы человека вообще. В этой критике заслуживает внимания положение о зависимости права каждого из народов от его исторического развития, условий жизни, особенностей бытовых, производственных, религиозных, нравственных отношений. Это положение, как известно, обосновывал еще Монтескье, но более обстоятельно и глубоко оно развито в трудах Бёрка и исторической школы права. Определенным достижением правоведения были мысли о границах деятельности законодателя, который всегда создает право не на пустом месте, а у конкретного народа и потому вынужден и должен считаться с традициями, нравами, историческим наследием. Помимо прочего подход к праву, признающий объективность изменчивости и разнообразия правовых систем, создавал теоретические основы для возникновения и развития сравнительного правоведения.

Шагом вперед в развитии теории права были попытки обнаружить закономерности истории права, рассмотреть эту историю как объективный процесс, не во всем и не всегда зависящий от воли законодателя. Верен и вывод о том, что право в целом создается не кабинетным теоретическим творчеством, а объективным процессом жизни народа и не устанавливается всякий раз заново и произвольно каждым поколением людей.

И все же и в отмеченных положениях реакционные и консервативные идеологи в конечном счете были не правы. Они не без оснований критиковали волюнтаризм французских революционеров, их стремление решить все проблемы социальной жизни народа раз и навсегда разумным законом. Однако низвержение одной за другой всех конституций периода революции (1791, 1793, 1795, 1799 гг.) вовсе не доказывало бессилия социальной роли закона вообще. В бурных событиях революции возникал новый строй, и законодательство, то опережавшее становление нового общества, то отстававшее от него, играло значительную роль и в безвозвратном разрушении старого режима, и в создании нового. Во времена деятельности де Местра и де Бональда Гражданский кодекс 1804 г., воплотивший ряд результатов революции и основные чаяния буржуазии, стал уже непререкаемым законом, в рамках которого бурно развивались промышленность и торговля. Достаточно известно, что основные положения этого Кодекса были не записью феодальных обычаев Франции, а результатом теоретического творчества юристов.

Реакционные и консервативные идеологи были правы и в том, что законодательство каждого народа должно соответствовать условиям его жизни, а не абстрактным представлениям о человеке вообще. Но критика этих абстрактных представлений в учениях реакционеров была подчинена предвзятой цели сохранить униженное положение человека вообще, свойственное феодализму. Гуманизм Просвещения вовсе не призывал к нивелировке {людей и народов. Представления о правах человека разных теоретиков были разнообразны, противоречивы и порой произвольны, но провозглашенные Французской революцией Декларации прав человека и гражданина содержали главные для той эпохи общечеловеческие ценности. Абстрактность определения этих прав делала их применимыми к другим народам, поскольку давала возможность конкретизировать с учетом национальных особенностей. Именно это более всего возмущало реакционных идеологов, не способных смириться с мыслью о всеобщем правовом равенстве и свободе как зависимости только от закона.

Критика идеологии реакционных и консервативных мыслителей конца XVIII – начала XIX в. не относится к пройденным этапам истории политических и правовых учений. В последние десятилетия возникли и распространились течения неоконсерватизма и “новых правых”, отрицательно относящиеся к демократическим тенденциям современности. В произведениях теоретиков этих направлений непременны ссылки на авторитет Бёрка, де Местра, Бональда, Галлера. Более всего их привлекают идеи, направленные против равенства, свободы, просвещения, демократии, апология социальной иерархии, исторического застоя, политического бесправия масс, власти церкви, содержащаяся в трудах реакционных мыслителей конца XVIII – начала XIX в. Лидер и главный теоретик “новых правых” Франции Ален де Бенуа возглавил “Ассоциацию друзей Жозефа де Местра”.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Берлин И. Философия свободы. Европа. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 273;

2. Марченко М. Н., Мачин И.Ф. История политических и правовых учений: учеб. Пособие. – М.: ТК Велби, Изд-во Проспект, 2007. – 480 с;

3. Местр Жозеф Мари де. Рассуждение о Франции. М.: РОССПЭН, 1997. С. 91;

4. Шершеневич Г.Ф. История философии права. СПб., 2001. С. 489.

[1] Шершеневич Г.Ф. История философии права. СПб., 2001. С. 489.

[2] Берлин И. Философия свободы. Европа. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 273

[3] Местр Жозеф Мари де. Рассуждение о Франции. М.: РОССПЭН, 1997. С. 91.