Курсовая работа: Возвышение Хубилая

Возвышение Хубилая

В то время как Хулагу расширял пределы Монгольской империи на западе, Мункэ разрабатывал планы по завоеванию областей Китая, остававшихся под властью династии Южной Сун. Эти захватнические устремления были отчасти обусловлены набегами сунских отрядов на территорию, контролируемую монголами. Например, непосредственно перед тем, как Мункэ взошел на престол, сунские войска напали на город Юннин в современной провинции Хэнань. Мункэ и его военные советники решили вести наступление сразу в нескольких направлениях, так как лобовой удар с севера на юг вряд ли привел бы к успеху и, скорее всего, наоборот, был бы обречен на полный провал. Одним из вариантов являлось нападение с запада, но препятствием в данном случае служило государство Дали в современной провинции Юньнань. Монголам необходимо было покорить эту область, чтобы сделать из нее базу для наступления на Сун. В 1252 г. Мункэ поставил своего брата Хубилая во главе армии, отправившейся в поход на отдаленную провинцию Юньнань, которая по традиции даже не считалась частью Срединной империи.

Поход на Дали

До сих пор Хубилай устремлял все силы на укрепление своей власти в Северном Китае. В первые месяцы правления старшего брата Хубилай значительно расширил границы своих северокитайских владений. Конечно, он должен был получить разрешение Мункэ на увеличение территории, находящейся под его управлением, которую следует отличать от его собственного удела Синчжоу. Его требование было сочтено справедливым. Монгольские войска успешно захватили Северо-Китайскую равнину, но испытывали трудности с постоянным подвозом зерна и других продуктов. Доставка этих припасов оказалась сложным и хлопотливым делом. По предложению своего китайского советника Яо Шу Хубилай попросил позволения устроить военные поселения, получившие китайское название тунь-тянь, в Хэнани и Шэньси. Солдаты-китайцы, служившие в его войсках, должны были выполнять не только военные задания, но и сельскохозяйственные работы в этих областях. Такой план позволял войскам самим обеспечивать себя продовольствием и одновременно укреплял контроль за местным населением. В Бяньцзине для управления этими военными поселениями было создано особое ведомство, называвшееся по. - китай-ски Цзин-люэсы. В результате экономическое положение в области, где были организованы такие хозяйства, значительно улучшилось, и это в свою очередь весьма способствовало осуществлению замыслов Хубилая по созданию сильной базы в Китае.

Между тем Мункэ пожаловал Хубилаю новый удел в дополнение к Синчжоу, предложив ему на выбор Наньцзин или Цзинчжао. Хубилай, не знакомый с этими местами, обратился к своим советникам, особенно Яо Шу. Они объяснили ему, что почвы и орошение в Наньцзине хуже, чем в Цзинчжао. Область Наньцзин иногда страдает от разливов Хуанхэ, а некоторые земли из-за высокого содержания соли непригодны для земледелия. С другой стороны, в Цзинчжао, главном районе в области Гуаньчжун, почвы гораздо плодороднее, но меньше население. Хубилай прислушался к этим разъяснениям и выбрал Цзинчжао. Мункэ, очевидно, не ожидавший, что его брат попросит менее населенные земли, вознаградил его, пожаловав еще один удел в Хуаймэне в Хэнани. В своих новых владениях Хубилай, среди прочих ведомств, учредил Управление по умиротворению для поддержания мира и спокойствия, а также службу для печатания бумажных денег, способствовавшую развитию торговли. |4l

Таким образом, интересы Хубилая оказывались все более и более тесно связаны с Китаем, по мере того как в экономическом и политическом отношении его положение все больше зависело от китайских владений. В то же время он все дальше отходил от ценностей, обычаев и способов управления своих монгольских предков. Тем не менее, он всегда оставался монголом, несмотря на необходимость приспосабливаться к некоторым китайским представлениям и привычкам, чтобы успешно управлять страной.

В конце 1252 г. Хубилай еще глубже погрузился в китайские дела, так как великий хан приказал ему покорить царство Дали. Эту страну населяли не китайские народы, но китайцы на протяжении нескольких веков постепенно продвигались в этом направлении. Захват Дали представлял бы собой логичное развитие китайской экспансии, поскольку он устранял бы препятствия для торговли с Бирмой и Южной Азией. Таким образом, это предприятие нельзя считать собственно монгольской инициативой, поскольку такую цель, несомненно, поставила бы перед собой любая китайская династия.

Хотя Хубилай получил приказ Мункэ в июле 1252 г., он выступил в поход только в сентябре 1253 г. Характерно, что он тщательно, даже, может быть излишне тщательно, готовился к войне, не желая оставлять ничего на волю случая. Он считал, что его войска должны быть готовы к любым трудностям и не должны испытывать нехватку в припасах. К походу на Да-ли важно было подготовиться особенно хорошо, так как это была его первая крупная военная кампания. Наконец, в возрасте 36 лет он получил серьезное поручение, имеющее жизненно важное значение для Монгольской империи. Его отец и его старший брат Мункэ возглавляли монгольские армии, когда им не исполнилось еще и двадцати лет. Так как возможность проявить свои военные способности предоставилась Хубилаю в гораздо более зрелом возрасте, он вовсе не хотел ее упустить.

В Дали его сопровождали два выдающихся человека. Урянхадай, сын Субэдэя, одного из величайших военачальников, служивших Чингис-хану, встал во главе_ одной из армий, двигавшихся на юго-запад, а конфуцианец Яо Шу отправился вместе со своим покровителем Хубилаем в Дали, область, населенную народами низшей культуры, по мнению китайцев. Урянхадай имел гораздо больший боевой опыт, чем Хубилай, и оказался неоценимым помощником. Согласно китайским источникам, Яо Шу удерживал монголов от чрезмерного кровопролития и помог относительно легко принудить Дали к капитуляции. Однако, даже если своими советами он содействовал успеху похода, китайские историки вполне могли дать его действиям и роли в кампании завышенную оценку.

В конце лета 1253 г. Хубилай решил, что подготовка к походу завершена. Собрав войска в Линьтао в северо-западной провинции Шэньси, он выступил в долгий путь на юг. Чтобы добраться до Юньнани, армия должна была преодолеть сложную гористую местность. Ей пришлось идти через Сычуань, чтобы прибыть в долину Дали, которая омывалась тремя крупными реками: Салуин, верхнее течение Меконга и Янцзы. Из Линьтао Хубилай отправил в Дали посольство во главе с тремя посланниками, передавшими правителю Дали требование покориться монголам. Царь Да-ли, известный в китайских источниках под именем Дуань Синчжи, в действительности не обладал реальной властью, а страной управлял его главный министр Гао Тайсян. Именно от него зависело, каков будет ответ на требование Хубилая. Гао избрал решение, принесшее несчастье ему самому и всей стране: он приказал казнить всех трех послов.

Эти действия не оставили Хубилаю никакого выбора. Он выступил в карательный поход на Дали. Смерть посланников давала ему лишний повод для усмирения народов юго-западного Китая. Стратегия, примененная им для завоевания Дали, была обманчиво проста: Урянхадай должен был вести свой отряд с запада на Дали, Хубилай шел на лобовое столкновение с неприятелем, а несколько князей со своей частью армии должны были нанести удар с восточного направления. Наступление с трех сторон началось в конце октября 1253 г. Хубилай полагал, что сломить сопротивление Дали удастся только в тяжелой и кровопролитной войне. Гао Тайсян, отказавшись сдаться монголам, собрал свои войска в единый кулак на берегу Цзиньшацзян и ожидал приближения врага. Войска Хубилая вышли на противоположный берег реки в ноябре. Нисколько не устрашенный видом мощных сил, выставленных противников, Хубилай приказал своим воинам соорудить наплавной мост из мешков, чтобы переправиться через реку. Сооружением моста руководил Баян, один из сопровождавших Хубилая полководцев. Это был первый случай сотрудничества Хубилая и Баяна, впоследствии ставшего одним из самых доверенных и успешных его военачальников. В этих обстоятельствах Баян повел войска в смелый ночной бросок через реку, и монголы застали противника врасплох, быстро нанеся ему полное поражение, вынудив Гао Тайсяна бежать в столицу и перебив значительную часть вражеской армии. Устранив самое сложное препятствие, Хубилай теперь мог сосредоточить свои усилия на взятии города Дали.

Согласно китайским источникам, главным героем похода был Яо Шу. Неуклонно следуя конфуцианским принципам, он стремился предотвратить избиение местных жителей. В типичной для конфуцианца манере он прибег к историческим параллелям, чтобы убедить Хубилая в пользе снисхождения. Яо рассказал Хубилаю о Цао Бине, знаменитом полководце, жившем в те времена, когда недавно основанная династия Сун укрепляла свою власть над Китаем. В 975 г. сунский император отправил Цао усмирить область вокруг современного Нанкина. В пути Цао притворился, будто тяжело заболел. Когда подчиненные собрались, чтобы справиться о его здоровье, он сказал им, что выздоровеет только в том случае, если они поклянутся не разграблять Нанкин и не устраивать в нем резню. Они согласились, и Нанкин был захвачен без излишнего кровопролития. Призывая Хубилая последовать примеру Цао, Яо Шу предложил послать к Дали авангард со знаменами, на которых было бы написано, что монголы не собираются устраивать бесчинства и требуют лишь безоговорочного признания монгольской власти. По уверениям Яо, такая миролюбивая тактика непременно побудит Дали сдаться без боя.

Впрочем, этот рассказ весьма отдает свойственным китайцам мифотворчеством. Монголы еще до этих событий десятилетиями применяли тактику, якобы предложенную Яо Шу, обещая не причинять вреда жителям и не разрушать город, если враги сдадутся на милость победителя. Хубилай не нуждался в советах, как, не прибегая к насилию, покорить враждебное или, по крайней мере, колеблющееся население. Его дед часто использовал тактику устрашения для покорения других стран. Обрушивая все мыслимые жестокости на непокорного противника, Чингис-хан рассчитывал тем самым устрашить и заставить сдаться прочих врагов на пути следования. Теперь Хубилай действовал в том же ключе. Он разгромил основные силы Дали, и теперь ему не нужно было ни истреблять оставшихся защитников, ни бросать монгольские войска на приступ, чреватый большими потерями.

История сдачи Дали изложена в китайских текстах несколько туманно. В них сообщается, что Хубилай, последовав совету Яо Шу и стремясь к мирному завоеванию, приказал своим воинам нести шелковое знамя с надписью, обещавшей жителям города пощаду, если они сдадутся без боя. Получив гарантии безопасности, горожане предпочли сдать столицу, а Хубилай сдержал слово, казнив только чиновников, виновных в убийстве монгольских послов, и не причинив вреда прочим жителям. |9] Однако эта версия вызывает много вопросов. Если надпись на знамени была составлена по-китайски, то могли ли ее понять защитники Дали? И даже если они ее поняли, стали бы монголы использовать этот китайский обычай, когда у них была своя привычная, проверенная и успешная тактика приказов подчиниться? В сущности, она была очень похожа на стратегию, разработанную Яо Шу, и следовательно, последняя была монголам просто не нужна. Хубилай мог отправить послов с приказом подчиниться прямо к правителю Дали, и такой сценарий развития событий выглядит гораздо более правдоподобным, чем версия китайских источников.

В любом случае, войска Хубилая вошли в город без особого сопротивления. Гао Тайсян ночью попытался сбежать, но ушел недалеко. Два военачальника Хубилая отправились в погоню и захватили его в плен, но Гао не стал унижаться перед захватчиками. Разгневанный высокомерием пленника, Хубилай приказал отрубить ему голову у башни южных ворот, ведущих в Дали. Затем он казнил людей, участвовавших в убийстве монгольских послов. Послам устроили надлежащие похороны, и Хубилай приказал Яо Шу сочинить хвалебную речь покойным. Тем не менее, предав смерти самого Гао Тайсяна, он пощадил его семью. Дети Гао позднее получили китайское образование и не подвергались никаким ущемлениям.

Система управления Дали также не претерпела особых изменений. Яо Шу собрал в архивах покоренной страны все печати и книги и, по-видимому, забрал их с собой к монгольскому двору, но Хубилай не стал свергать правящую династию. Род Дуань разделил власть с Лю Шичжуном, ставленником Хубилая, который получил должность Сюань-фу ши. Отправившись в обратный путь, Хубилай оставил местным жителям скот и зерно.

Выдающийся полководец Урянхадай остался на завоеванных землях, чтобы продолжить поход на юго-запад. Он вел военные действия настолько успешно, что вскоре большая часть юго-западных областей оказалась под властью монголов. Он покорил множество племен и даже проникал в Тибет. В 1257 г. он повернул на восток, решив завоевать Аннам, но войска в джунглях страдали от жары и насекомых, а битвы с местным населением не давали монголам ощутимого преимущества. Хотя Урянхадаю удалось ненадолго занять Ханой, он не добился здесь столь крупных успехов, как на юго-западе. Тем не менее, правитель Аннама пообещал послать к монгольскому двору дань, несомненно, для того, чтобы монголы ушли из страны.

Таким образом, благодаря помощи Урянхадая, первое военное предприятие Хубилая увенчалось триумфальным успехом. Он выполнил задание Мункэ. Без тяжелых потерь его войска подчинили монгольской власти стратегически важный регион, представлявший собой прекрасную базу для нападения на Южный Китай и важный перевалочный пункт для развития торговли с Бирмой и Индией. Он завоевывал репутацию привычным для монгола способом - в войнах и битвах. Его старший брат Мункэ получил боевое крещение в западных походах 1230-х гг. Поход Хубилая, хотя и не был столь масштабным, принес монголам не меньший успех. Чтобы заслужить признание, монгол должен был проявить свои способности в качестве полководца, и теперь Хубилай высоко поднялся во мнении монгольской знати.

Управление уделом

Доказав свою храбрость в бою, Хубилай мог теперь переключить свое внимание на дела управления. Завоевание Дали имело, в частности, еще и то следствие, что владения Хубилая значительно расширились, охватив многие области современных провинций Шэньси и Хэ-нань. Для столь обширной территории требовалась стабильная административная система. Хубилай назначил уйгура Лянь Сисяня, которому в то время было всего двадцать лет, уполномоченный по умиротворению округа Гуаньси, одной из самых важных областей в его землях, и обязал его упорядочить систему управления. В Цзинчжао входили некоторые районы Сычуани, населенные не китайскими народностями и потому представлявшие дополнительные сложности для управления, и Шэньси. Выражаясь словами традиционных китайских династических хроник, задачей Ляня было "обуздать сильных и поддержать слабых". В типично конфуцианской манере для достижения своих целей он прежде всего обратился к образованию, пригласив знаменитого конфуцианского ученого Сюй Хэна, позднее игравшего видную роль в правительстве Хубилая, поставив его во главе местных школ и поручив ему набрать чиновников из способных ученых. Лянь старался всемерно оградить интересы ученых. Правила, введенные Угэдэем и соблюдавшиеся Хубилаем, запрещали монгольским князьям обращать конфуцианских ученых в рабство. Однако монголы обходили эти законы и принуждали ученых выполнять унизительные работы. Лянь приказал местным властям переписывать ученых, чтобы устранить возможность таких злоупотреблений. |17] Кроме того, прорицатели, также угнетавшие население, подлежали наказанию, а их действия были поставлены под более строгий контроль. Лянь привлекал к делам грамотных и образованных администраторов, покровительствовавших сельскому хозяйству, выпускавших бумажные деньги, поощрявших торговлю и собиравших налоги для Хубилая. Коротко говоря, он стабилизировал положение во владениях Хубилая и в немалой степени способствовал их процветанию.

Обеспечив надлежащее управление своим уделом, Хубилай мог со спокойным сердцем заняться обдумыванием долговременных планов. При этом он обратился за помощью к хитроумному буддийскому монаху по имени Лю Бинчжун, к услугам которого он, очевидно, после этого стал часто прибегать. Их взаимоотношения в китайских источниках идеализированы. По словам автора недавно вышедшей биографии Лю, сложно: различить настоящее положение дел и преодолеть двойную преграду традиционных стереотипов и народных легенд... В официальной истории эпохи Юань Лю Бинчжун обладает всеми атрибутами идеального советника императора. Полная гармония в отношениях между правителем и его министрами - основная тема в конфуцианской политической философии. Хотя властитель, обладающий мандатом неба, правит благодаря своей мудрости, он зависит от своих мудрых министров, к которым обращается за помощью и советами... Понятия "мудрого правителя" и "добродетельного министра" взаимно дополняли друг друга и были неразрывно связаны. Добродетельные министры становились такими же героями, как и мудрые правители. Ими восхищались, их идеализировали... Только проникнув за занавесь традиционных стереотипов и народных легенд, мы можем дать объективную оценку личности и деятельности Лю Бинчжуна 18].

Впрочем, даже принимая во внимание свойственную китайским текстам страсть к преувеличению, нельзя не увидеть, что Лю, несомненно, оказал большое влияние на политику Хубилая в ранний период его государственной деятельности. Великий хан, должно быть, был восхищен многочисленными дарованиями Лю, который был, прекрасным каллиграфом и художником, сносным поэтом и замечательным математиком и астрономом. Действительно, в сотрудничестве с несколькими другими китайскими учеными он разработал для монголов новый, более точный календарь. Этот календарь, Шоуши ли, был обнародован после смерти Лю и высоко ценился за свою исключительную точность. Лю был также весьма сведущ в учениях и обрядах даосизма, буддизма и конфуцианства. Эти знания очень пригодились ему, когда он принимал участие в диспуте между буддистами и даосами, устроенном при ханском дворе в 1258 г., а затем когда он перерабатывал музыку и ритуальные церемонии для своих монгольских покровителей. Вполне понятно, почему Хубилай включил в круг советников этого человека, своей всесторонностью вызывающего ассоциации с гениями эпохи Возрождения.

Внимание Хубилая к Лю впервые еще в 1242 г. привлек буддийский монах Хайюнь, о котором мы говорили раньше. Лю был на год младше монгольского хана, и, видимо, с самого начала между ними установилось полное взаимопонимание. К своим 26 годам Лю уже успел послужить чиновником в правительстве, изучить математику и астрономию, даосские обряды и магию и вступить в монахи буддийского ордена чань. Его опыт и практический склад ума, а также политическая хватка не могли остаться незамеченными Хубилаем, а сочетание высоких моральных устоев и умения дать конкретный практический совет окончательно его подкупило.

Лю постарался проявить все свои дарования в записке, представленной на рассмотрение Хубилая. |19| По освященному традицией конфуцианскому обычаю он начал с легендарных китайских императоров доисторической эпохи. Эти отсылки к героям древности входили в число риторических средств, призванных убедить китайского правителя в эффективности мер, предлагаемых автором. Лю утверждал, что правитель, если он желает установить в своей стране нечто вроде золотого века, должен следовать советам, которые он изложит и которые представляли собой ряд конкретных рекомендаций. Через все сочинение красной нитью проходила привычная тема воспитания и защиты ученых чиновников, которые объявлялись национальным достоянием. Лю призывал Хубилая полагаться при осуществлении его программы именно на них. Он предлагал построить во всех владениях хана школы, чтобы готовить молодых людей к экзаменам на гражданский чин. Лю не только настаивал на возвращении к традиционным китайским экзаменам, одновременно он стремился возродить древние китайские ритуалы и музыкальные церемонии. Кроме того, он предлагал ввести фиксированные налоги и судебную систему, которые сняли бы излишнее бремя с китайских подданных. Как типичный китайский ученый, в заключение Лю призывал Хубилая поручить ученым написать историю свергнутой чжурчжэнской династии Цзинь.

В сущности, Хубилай одобрил почти все предложения Лю, за двумя исключениями. Он воспротивился возрождению экзаменационной системы, поскольку такой шаг означал бы привлечение к делам управления исключительно китайских или по крайней мере китаеязычных чиновников и советников. Хубилай же стремился сохранить гибкость в этом вопросе и вовсе не собирался ставить себя в зависимость от китайцев. Также он отложил на неопределенный срок составление истории предшествующей династии. В конце концов, Хубилай еще не был ни правителем монгольских владений, ни императором Китая и не мог отдать приказ о написании династической истории. Повеление написать такой ученый труд могло исходить только от Мункэ. Лю, конечно, понимал, что Хубилай не властен последовать этому его совету, так что довольно сложно представить, какими соображениями он руководствовался. Может быть, он полагал, что младший брат окажет влияние на Мункэ? Или же предвидел, что Хубилай станет великим ханом?

После похода на Дали, в котором Лю сопровождал Хубилая, он сосредоточился на разработке долгосрочных стратегических планов. Согласно китайским источникам, Лю вместе с Яо Шу сумел предотвратить избиение жителей Дали и разорение страны. Я уже высказывал сомнения в достоверности такой точки зрения. В любом случае, теперь Хубилай и его советники на протяжении нескольких лет могли отдохнуть от войн и посвятить это время воплощению широкомасштабного проекта, свидетельствующего об укреплении связей Хубилая с его подданными-китайцами и растущей заботы о благосостоянии оседлого населения: возведению столицы в новых владениях. Некоторые китайские писатели приписывают Лю заслугу этого замысла, но другие не упоминают его имени в связи с этим решением. Не следует сбрасывать со счетов и самого Хубилая. По-видимому, его вовсе не требовалось убеждать в важности и символической значимости этого проекта. Вероятно, идея принадлежала им обоим.

Для строительства столицы они выбрали местность к северу от реки Луаньхэ в 36 км к западу от города До-лон-Нур, построенного при династии Цин примерно в 125 км от Пекина на границе китайских сельскохозяйственных земель и монгольских пастбищ. Монголы-традиционалисты не могли упрекнуть Хубилая в отречении от наследия предков и окитаивании, так как несколько монгольских князей уже строили города в степи. Тем не менее, Хубилай дал понять своим китайским подданным, что времена меняются, приказав, чтобы Лю Бинчжун выбрал место для города на основании принципов "воды и ветра", традиционной китайской геомантии. Не вполне ясно, планировал ли Хубилай сделать из нового города столицу или рассматривал его в качестве летней резиденции.

Сначала он назвал его Кайпин, но в 1263 г. переименовал в Шанду, по контрасту с Чжунду, тогдашним наименованием Пекина.

Еще одним признаком перемен для оседлых подданных монгольского хана было то, что Хубилай строил Кайпин по образу и подобию древних китайских столиц. Если не брать в расчет обширные 'охотничьи угодья, дань монгольской традиции, планировка города отражает китайское влияние. Город был разделен на три части. Внешний город представлял собой квадрат, обнесенный земляным валом от 12 до 18 футов в высоту. Каждая сторона имела 4500 футов в длину, а войти в эту часть города можно было через шесть ворот: по двое ворот на западной и восточной сторонах, и одни ворота на южной и северной. Со всех четырех сторон земляные стены охраняли сторожевые башни. Именно здесь обитала большая часть жителей, селившихся в мазанках или хижинах. Численность населения оценивается примерно в 200000 человек. Впрочем, представляется невероятным, чтобы в этой местности могло проживать столько жителей, и гораздо правдоподобнее выглядит цифра в 100000 человек, то есть ровно в два раза меньше. Во внешнем городе также находилось несколько буддийских храмов, размещенных в соответствии с китайской традицией. Храм Хуаянь располагался в северо-восточной части города, а храм Цяньюань - в северо-западной. Древняя китайская гадательная книга. И Цзин требовала размещать разные здания в строго определенных местах, и расположение обоих храмов вписывалось в эту модель. Это также говорит о китайском влиянии. Вероятно, были и другие буддийские храмы, как и даосские святилища, и мусульманские мечети, но их точное месторасположение не известно.

Вторая часть Кайпина представляла собой Внутренний Город, в котором находились резиденции Хубилая и членов его свиты. Подобно Внешнему Городу, в основу его планировки был положен квадрат, хотя в действительности стороны его были неравны. С востока на запад его протяженность составляла 1836 футов, а с севера на юг - 2016 футов. Весь Внутренний Город был обнесен кирпичной стеной от 10 до 16 футов в высоту, а с каждой стороны было сооружено по четыре сторожевых башни. Английский путешественник С.У. Бушелл, посетивший это место в 1872 г., и японские археологи, проводившие здесь раскопки в 1930-х гг., нашли только высокую земляную платформу у северной стены. Исследователям не удалось больше идентифицировать ни одного здания, а "в траве остались только камни, использовавшиеся для укрепления почвы перед возведением построек, теперь единственные свидетели славы минувших веков". |29] На этой земляной платформе высился Императорский дворец, по-китайски называвшийся Дааньгэ, имевший около 500 футов в длину с запада на восток и 50 футов с севера на юг. Платформа, укрепленная с разных сторон деревянными балками, была необходима, так как здание строилось на болотистом месте. Под платформой "в подземных резервуарах накапливалась вода, которая со временем выступала на поверхность на лугах в некотором отдалении от дворца, образуя множество ручьев", придававших особую живописность ландшафту. Скорее всего, именно на этой платформе стоял великолепный мраморный дворец, так поразивший воображение Марко Поло, который увидел его в городе "Кианду". "Во дворце, - писал он, - все залы, помещения и переходы покрыты позолотой и прекрасными картинами, изображающими зверей, птиц, деревья, цветы и многое другое и нарисованными с таким искусством, что на них нельзя смотреть без восторга и удивления".

Главной особенностью, в которой Кайпин отклонялся от типичной планировки китайской столицы, были охотничьи угодья, третья часть города, хотя некоторые китайские династии и разбивали небольшие парки для охоты. В этих угодьях, расположенных к западу и к северу от Внешнего Города, были и луга, и леса, и реки. Парк был также окружен земляной стеной и рвом, а войти в него можно было через четыре пары ворот с разных сторон. От этого прекрасного искусственного парка до наших дней не сохранилось практически ничего. Леса, реки и здания - всё исчезло. Мы располагаем ярким описанием чудесных лугов и возведенных здесь построек только благодаря Марко Поло. По его словам, ландшафт был испещрен ручьями и фонтанами. Для развлечения Хубилая здесь содержались разные виды прирученных животных, главным образом олени. Еще одной охотничьей забавой, которой он предавался на этих просторах, была соколиная охота. В центре парка стоял дворец из бамбука. Бамбуковые столбы были покрыты лаком и позолотой, а потолок украшали картины со зверями и птицами. Каждая трость "была прибита гвоздями для защиты от ветра, и они так хорошо умеют скреплять и соединять эти тростинки, что они защищают дом от дождя, а вода стекает вниз по стенам". В парке паслись особые породы белых кобыл и коров, чье молоко "не смеет пить никто в мире, кроме великого хана и его потомков". Итак, "в стране Ксанад", как Кольридж называл Шанду, действительно "благословенный Дворец построил Кубла Хан". Оба они указывали на то, что Хубилай, проявив враждебность, тем самым просто подтвердит наветы, с помощью которых его пытались очернить советники Мункэ. По их мнению, гораздо разумнее было бы сгладить впечатление, произведенное при дворе Мункэ обвинениями против Хубилая. Последовав этому совету, Хубилай отправил к Мункэ защищать свои интересы китайца Тань Чэна и монгола Кэкэ. Число даосских сект, которых, по одному свидетельству, насчитывалось 81, неуклонно увеличивалось и включало в свои ряды как аскетический орден Цюаньчжэнь, так и более светскую секту Чжэнъи, которая поощряла предсказания судьбы, астрологию и магию. Некоторые из них не таясь стремились к мирским благам и политической власти, тем самым вступая на путь, который неминуемо должен был привести к столкновению с буддистами. По-видимому, при монголах даосы были более склонны к бунтам, чем буддисты, но это впечатление может быть обманчиво, поскольку оно основывается на тенденциозном освещении буддийских источников, на которые мы вынуждены опираться.

Споры и враждебность обострились со вступлением на арену нового участника - тибетского буддизма. При Мункэ в Северном Китае стало появляться все больше тибетских буддистов. В 1252 г. монгольские войска по приказу великого хана вторглись в Тибет и в конечном итоге покорили эту страну. Тибетские ламы издавна принимали активное участие в политической жизни, прибегая к защите и помощи властей в спорах с представителями местной традиционной религии бон. Одержав верх над шаманами, ламы часто брали в свои руки светское управление в пределах своей юрисдикции. Чтобы укрепить свою власть, они ввели в свой извод буддизма некоторые элементы бона, в том числе и магию. Хотя идеология тантрического буддизма, который исповедовали ламы, была сложна для неподготовленных, простой народ привлекали мистические, магические и астрологические аспекты. Воображение монголов ламы особенно сти, так как монголы вообще отдавали предпочтение религиям, способным принести осязаемую пользу или обладающим особыми сверхъестественными силами. Опыт тибетских лам, поднаторевших в политических делах и хорошо сознававших роль политики в религиозных спорах, весьма пригодился их союзникам - китайским буддистам.

Таково было положение дел" при монголах. Как буддисты, так и даосы стремились к господству и были готовы призвать на помощь светскую власть. Как буддисты, так и даосы возмущались любыми милостями, оказанными правительством их противникам. Как буддисты, так и даосы искали покровительства при дворе великого хана и стремились снискать расположение монгольской правящей элиты. Поскольку их светские амбиции лежали в одной плоскости, столкновение было неизбежным.

Даосы начали наступление, приняв теорию хуаху, которая была подробно разработана Ван Фу в книге "Хуаху цзин", написанной в IV в. По этой теории, даосский мудрец Дао Цзы умер не в Китае, а в Западных Областях, под которыми подразумевалась Индия. В одной из своих 81 реинкарнаций он явился людям под именем Будды и проповедовал буддийское учение. Он отправился в Индию, где стал обращать в свою веру местное население. В сущности, буддийские сутры происходят из даосских произведений. Из теории хуаху вытекало, что буддизм - упрощенная и искаженная форма даосизма, созданная Дао Цзы для привлечения необразованных западных варваров, а даосизм во всех отношениях выше и значительней буддизма. Естественно, буддисты восприняли это как оскорбление.

Даосы пустили в ход и второе оружие - также сфабрикованное сочинение, известное под названием "Башии хуату". В отличие от "Хуаху цзин", "Башии хуату" состояла не из нападок на буддизм, а из изображений восьмидесяти одной реинкарнации Лао Цзы. На одной иллюстрации он изображен Буддой. Это служило еще одним указанием на то, что священный основатель индийской религии играет второстепенную роль по отношению к китайскому мудрецу. Разгневанные подобным пренебрежением, буддисты вскоре нашли способ отомстить обидчикам.

Они ответили на оскорбительные, даже неприличные выпады, заключавшиеся в теории хуа-ху, созданием своей собственной версии отношений между Лао Цзы и Буддой. Они утверждали, что Будда родился в 1029 г. до н.э. и покинул этот мир в 950 г. до н.э. Таким образом, он достиг нирваны по меньшей мере за три столетия до рождения Лао Цзы и потому во всех отношениях стоит выше китайского святого. Однако некоторые тексты заходили еще дальше, изображая Лао Цзы и даже Конфуция учениками Будды, даже приводя отрывки из "Хуаху цзин". По словам буддистов, в этой книге Лао Цзы сам поставил себя ниже Будды, назвавшись Махакашьяпой, главой учеников после смерти Будды и составителем первого буддийского канона. Пользуясь покровительством монгольских ханов, они стремились устрашить буддистов, распространяя множество списков "Хуаху цзин" и "Башии хуату". Буддийские источники, на которые мы вынуждены опираться при освещении этих событий, также содержат жалобы на то, что даосы портили и уничтожали буддийские картины и статуи, захватывали буддийские храмы и монастыри и присваивали земли, прежде обрабатывавшиеся монахами-буддистами. Столь агрессивное поведение не должно было оставаться без отпора, если буддисты хотели отвести от себя угрозу. В буддийских сочинениях излагается история борьбы с даосами, включая бурные диспуты, проводившиеся в 1250-х гг. и спорадически возобновлявшиеся до 1281, который был первым богом среди идолов; и я чту и воздаю уважение всем четырем, то есть тому, кто величайший на небе и самый истинный, и его я молю о помощи.

Он обошел молчанием, вероятно, осознанно, пятого пророка, Лао Цзы, и основанную им религию, даосизм. Со времени своего первого знакомства с буддизмом он. в полной мере оценил его достоинства. На него произвела большое впечатление личность Хайюня, первого выдающегося чань-буддийского монаха, с которым свела его судьба. В одной из бесед с ним Хубилай спросил: "Какая из трех религий самая почтенная, самая справедливая и самая высшая?" Хайюнь отвечал:

Из всех мудрецов только буддийские монахи не прибегают к обману. Поэтому с древности буддизм всегда считался выше прочих. Поэтому, согласно указам предков-императоров, императрица-мать провозгласила, что буддийские монахи должны стоять впереди всех и что даос не должен стоять перед монахом|541.

Подобными объяснениями Хайюнь пытался настроить Хубилая против даосов. Чаньский монах также познакомил Хубилая с Лю Бинчжуном, ставшим влиятельным советником и использовавшим свое положение на благо буддистам.

Однако Хубилай все больше склонялся к тибетскому буддизму. Поскольку секта Чань отличалась медитативной направленностью и квиетизмом, она не могла предложить своим последователям никаких сиюминутных выгод, а этим понижалась ее привлекательность в глазах прагматичных монгольских князей. Гораздо привлекательнее казались магические силы, которыми, по их собственным уверениям, обладали тибетские буддисты. Кроме того, поднаторевшие в политических делах ламы могли оказаться для Хубилая полезными политическими союзниками. Пожертвования, выделявшиеся Хубилаем тибетским ламам, и покровительство, которое он им оказывал, впоследствии могли вернуться к нему сторицей. Еще в 1253 г. Хубилай послал приглашение Сакья Пан-дите, самому знаменитому тибетскому монахе. Оба с готовностью согласились принять это компромиссное решение.

В целом, Хубилай подошел к диспуту уже с четко выраженными буддийскими симпатиями, проявляя особое уважение к тибетским ламам. Так как председательствующий уже держал сторону буддистов, естественно, он оказывал им всемерную поддержку. Таким образом, исход диспута был предрешен. Что бы ни делали даосы, они не могли выиграть в споре.

В 1258 г. Хубилай созвал соперников на собрание в своем новом городе Кайпине. Китайские и тибетские буддисты, которым должны были быть прекрасно известны взгляды Хубилая, были полны решимости извлечь из диспута максимальную выгоду, чтобы раз и навсегда избавиться от своих противников-даосов. Китайский настоятель Фуюй и тибетский Пагба-лама были на этом собрании двумя высшими представителями буддийского духовенства. Даосская сторона, во главе с Чжан Чжиц-зином, который не имел должного опыта и, очевидно, не отличался ораторским искусством, не могла похвастаться столь же внушительным представительством. Прочие же выступавшие от даосов еще больше уступали буддистам, не обладая ни талантом, ни воображением.

Споры вращались вокруг двух уже известных нам даосских, текстов. Пагба-лама поставил перед своими оппонентами вопрос об аутентичности "Хуаху цзин". Он потребовал от них доказательств, подтверждающих датировку и авторство произведения, и вынудил даосов признать, что этот текст не упоминался ни Лао Цзы, ни историками древнего Китая. В первой всеобщей истории Китая - "Ши цзи", написанной Сыма Цянем в 1 в. до н.э., не говорится ни слова о "Хуаху цзин", и это умолчание ставит под большое сомнение правдоподобность уверений даосов. Пагба-лама предположил, что оба эти сочинения являются поздними подделками, тем самым нанеся мощный удар, который даосы не сумели отразить. Текстуальных свидетельств ранней датировки "Хуаху цзин" и "Башии хуат. у" просто не существовало. В данном случае даосская позиция была весьма уязвима.

Хубилай принимал активное участие в диспуте. Не довольствуясь ролью стороннего наблюдателя, он часто ставил важнейшие вопросы, комментировал высказывания спорящих и излагал свои собственные взгляды, не скрывая своих буддийских убеждений. Уверенный в том, что буддисты уже одержали идеологическую победу, он, тем не менее, предоставил даосам последнюю возможность сохранить лицо, предложив им продемонстрировать свои магические и сверхъестественные способности, которыми они хвалились. Однако даосы не сумели ничего совершить, и вера Хубилая в их особые силы еще больше пошатнулась.

В конце концов Хубилай объявил, что даосы уступили в диспуте, и наказал их вождей. Он приказал побрить 17 главных даосов и принудил их перейти в буддизм. Все списки текстов-подделок должны были быть преданы сожжению, а тексты и картины на стелах, столбах и стенах - стерты и уничтожены. Буддийские храмы, захваченные даосами, и собственность, присвоенная ими, должны были быть возвращены законным владельцам. Для сравнения, Венеция, один из коммерческих центров Европы, насчитывала 100000 жителей. Здесь должны были быть испытаны на прочность методы" осадной войны, проверенные монголами во время походов на Северный Китай. Для осады этих городов была необходима тяжелая артиллерия, так как осаждающие не могли обойтись без катапульт, способных метать большие камни. Конница, составлявшая главную силу монголов, не могла успешно действовать в Южном Китае как из-за особенностей местности, так и из-за наличия больших городов. Успех предприятия зависел от пехоты и осад. Китайские оценки в целом более умеренны.

Перед каждой из четырех армий были поставлены особые задачи. Армия под личным командованием Мункэ должна была двинуться на юг с лагеря на северо-востоке, занять юго-западную провинцию Сычуань и затем идти на восток. Войска Хубилая получили указание отправиться на юг из недавно отстроенного Кайпина. выйти в центральную часть Китая и переправиться через Янцзы у Эчжоу, где они должны были разбить армию Сун. Там они должны были соединиться с отрядами Урянхадая, третьей армией, которой было приказано следовать на северо-восток из Юньнани. Четвертая армия под руководством внука одного из братьев Чингис-хана должна была выступить из лагеря Мункэ в Люпаньшане и идти на восток к Сянъя-ну, находившемуся северовосточнее Эчжоу. В конце концов ей также следовало соединиться с армиями Хубилая и Урянхадая. |72] Очевидно, замысел заключался в том. чтобы отсечь восточные и западные части Южной Сун. Сосредоточив свои силы на покорении юго-западного и центрального Китая, монголы рассчитывали ослабить центр сунской державы, находившийся на востоке. По их планам, быстрая победа на западе могла вынудить Сун капитулировать и снизить возможные потери. Армия Мункэ столкнулась с серьезными затруднениями. Она двигалась по самому сложному и наименее разведанному маршруту. На юго-западе стояла удушающая жара, а холмистая местность предоставляла всевозможные выгоды обороняющимся, которые пользовались этим, чтобы задержать продвижение Мункэ. Конница, главная сила монголов, не могла принести им особой пользы н таких условиях. Напротив, военные действия в основном состояли в осадах городов и укрепленных пунктов. Хотя монголы уже успели набраться опыта в осадной войне, этот аспект военного дела не был их сильной стороной. Кроме того, обороняющиеся оказывали, по-видимому, более серьезное сопротивление, чем ожидали монголы. Мункэ вынужден был задержаться на юго-западе гораздо дольше, чем ему хотелось бы.173]

Тем не менее, начало кампании было успешным. К марту 1258 г. его войска захватили город Чэнду, одну из важнейших крепостей в Сычуани. Следующей целью завоевателей стала область вокруг Чунцина, где главным препятствием был город Хэчжоу. Ван Цзянь, сунский полководец, решил оборонять город и отразить нападение монголов. Он казался вовсе не устрашенным, численностью нападавших и не пожелал сдаться. Вследствие этого войска Мункэ продвигались крайне медленно. |74| В марте 1259 г., через год после взятия Чэнду. Мункэ устроил для своих главных военачальников пир, чтобы обсудить стратегию дальнейших действий. Хорошо поев и выпив, они приступили к совещанию. И вновь один из самых доверенных советников Мункэ высказал сомнения в успешности кампании, проводимой в стране, местность и климат которой так сильно отличаются от областей, захваченных монголами прежде. Он также снова указал на опасность болезней и страшную жару. Однако Мункэ отмел эти возражения и решительно настоял на осуществлении ранее намеченных планов во что бы то ни стало захватить Хэчжоу. Однако его замыслам не суждено было сбыться.

Мункэ провел в области Хэчжоу пять месяцев. Его войска с конца марта до начала мая несколько раз пытались взять город приступом, но так и не могли достичь успеха. По сведениям источников, обе противоборствующие стороны понесли тяжелые потери. Однако Мункэ это не смутило. Они настаивал на продолжении военных действий, но майские и июньские ливни помешали его армии выполнить поставленную Задачу. |75| На протяжении сезона дождей война замерла. Как только дожди закончились, монголы пошли на приступ, но натолкнулись на ожесточенное сопротивление войск Ван Цзяня. Во время одной из последних попыток взять город штурмом некий Ван Дэчэнь повел свой отряд на городские стены по приставным лестницам. Взобравшись наверх, он увидел Ван Цзяня и попытался захватить его в плен. В ответ Ван Цзянь приказал метать в нападающих камни, один из которых убил Ван Дэчэня. |76|

11 августа, через несколько дней после этого кровопролитного, но безуспешного приступа, в холмистой местности у Дяоюйшаня умер Мункэ. Согласно некоторым источникам, он скончался от раны, которую получил при осаде Хэчжоу. Сунский военачальник Люй Вэньдэ прибыл из Чунцина и, как ни удивительно, сумел избежать столкновения с монгольскими войсками и провести свой отряд в Эчжоу. |86] Этот прорыв осады говорит о том, что монголы не контролировали всю округу. Однако Хубилай стремился во что бы то ни стало захватить Эчжоу, так как это достижение повысило бы его престиж среди монголов, и не хотел размениваться на компромиссы. Цзя Сыдао, желавший любой ценой сохранить целостность территории Южной Сун, послал для переговоров с Хубилаем полководца Сун Цзина. Цзя обратился к условиям соглашения, принятого в 1005 г. киданями, племенем из Маньчжурии, угрожавшим уничтожить династию Северной Сун. По договору, заключенному в Шаньюане, кидани согласились не вторгаться на китайскую территорию в обмен на ежегодную дань, выплачиваемую шелком и серебром. [87] Теперь Цзя Сыдао надеялся заключить с монголами сходное соглашение и поручил Сун Цзину предложить Хубилаю ежегодную дань, выплачиваемую серебром и тканями, в обмен на обещание не переходить Янцзы, которая признавалась бы нерушимой границей, но Хубилай отверг эти условия. Чжао Би, советник-конфуцианец, выступавший от имени Хубилая на переговорах с Сун Цзином, насмешливо спросил посланника: "Теперь, когда мы уже на другом берегу Янцзы, что толку в этих словах?" Монголы уже захватили силой те территории, которые сунский император милостиво соглашался им даровать. Зачем же заключать мир и прекращать войну накануне победы? Хубилай не нуждался в компромиссах: время играло ему на руку, а военные действия разворачивались благоприятно для монголов.

В этой тяжелой ситуации империю Сун спас кризис, вызванный спором о престолонаследии. За несколько месяцев, истекших со смерти Мункэ, разгорелась борьба за'' престол великого хана, и Ариг-Бука заручился значительной поддержкой. На его сторону встали одна из жен Мункэ, а также сыновья Мункэ Асутай и Урунгташ. Помощь Ариг-Буке среди прочих обещали также внук Угэдэя Дурчи, внук Чагатая Алгу и внук Джучи Хурум-ши. Кроме того, у Ариг-Буки были влиятельные союзники и не из числа Чингизидов, например, Болгай, самый могущественный человек в монгольской администрации при Мункэ. При такой расстановке сил Ариг-Бука сделал первый ход, назначив Аландара командующим своей армией и приказав ему собрать войска к северу от Гоби, в то время как Дурчи должен был набрать армию к югу от этой пустыни. В конце ноября Дурчи направился в Янь, область у современного Пекина, которую он рассчитывал захватить., но стремился сохранить это в тайне. Когда Хубилай спросил посланцев Ариг-Буки о темных слухах, ходящих по поводу этих приготовлений, те отвечали: "Мы - слуги, ничего не знаем, очевидно |это] ложь". Преследуя отступающий мамлюкский отряд, они внезапно заметили, что со всех сторон окружены мамлюками. К концу дня монгольская армия была уничтожена, а Кит-Бука захвачен в плен и обезглавлен. |9| Наступление монголов наконец было остановлено.

Получив известие о поражении при Айн-Джалуте, Хулагу спешно двинулся обратно, чтобы отомстить мусульманам, но оказался втянут в столкновение с Золотой Ордой. Он встретил серьезного противника в лице Бер-ке, правителя захваченной монголами России, который под впечатлением от победы мамлюков над войсками ильхана объявил войну Хулагу.

Между тем, поскольку руки Хулагу были связаны войной с золотоордынцами, Хубилай остался с врагами один на один. Будучи вынужден полагаться только на собственные силы, он прежде всего позаботился о том, чтобы оправдать свои притязания на престол и очернить своего младшего брата, изобразив его неправомочным узурпатором. Несомненно, под влиянием своих китайских советников, он изложил свое видение событий в истинно китайском духе. Через месяц после восшествия на престол он выпустил манифест, в котором стремился представить себя в роли наследника древних китайских императоров. Он признавал, что, несмотря на, военную мощь монголов, в искусстве управления они не столь преуспели. Для объединения китайского народа и предотвращения бесчинств, которые несет армия Ариг-Буки, необходим мудрый правитель. Эту функцию принимает на себя Хубилай, отмечая, что он всегда выступал защитником добродетели и справедливости и не раз помогал простому народу. Он обещал снизить налоги и облегчить бремя, лежащее на плечах китайцев. Он подчеркивал, что первейшей его задачей будет накормить голодных, но также упирал на то, что он будет править в соответствии с традициями, установленными его предшественниками, тем самым явно обращаясь к сердцам своих китайских подданных. Манифест завершался призывом ко всем воинам и простым жителям, как в его владениях, так. и за их пределами, действовать в интересах империи. Это обращение практически ничем не отличалось от привычных воззваний китайских императоров.

Он призывал своих китайских подданных помочь ему объединить Китай, но этот призыв был выдержан в совершенно китайском ключе. Через несколько дней после обнародования манифеста он принял китайский девиз правления Чжунтун, подобно типичному китайскому императору. Кроме того, он создал правительственные учреждения, либо напоминавшие, либо повторявшие традиционные китайские институты. Чжуншу шэн и Сюаньвэй сы, которые в количестве десяти штук были учреждены в его владениях, лишь немногим отличались от структур, существовавших в Китае при династии Сун и ранее. Как бы то ни было, Хубилай отреагировал достаточно вяло. Его армии были задействованы в войне с Ариг-Букой, и поэтому он не имел возможности снарядить карательный поход против Сун. Напротив, 21 мая 1260 г. он направил к императорскому двору посольство во главе с Хао Цзином, одним из своих советников-конфуцианцев, с которым поехали Хэ Юань и Лю Жэньцзе, чтобы уладить конфликт дипломатическим путем. Ответ Цзя Сыдао был предсказуем, хотя и неблагоразумен: он задержал Хао Цзина и всех остальных послов. Однако это наглядное свидетельство враждебности со стороны Сун могло только пробудить в Хубилае стремление отомстить обидчикам. Так в конечном счете и случилось. Однако в данный момент внимание Хубилая было приковано к войне с Ариг-Букой.

Стратегия Хубилая заключалась в том, чтобы не дать Ариг-Буке воспользоваться ресурсами земледельческих владений. Опираясь на базу в Каракоруме, Ариг-Бука должен был обеспечить поставку продовольствия для своей армии, а Хубилай стремился отрезать его от центров снабжения. Одним из таких центров была страна уйгуров с главным городом Бешбалыком. Монгольский правитель Бешбалыка, сын Угэдэя и двоюродный брат Хубилая Хадан поддерживал Хубилая. К 1262 г. Хадан одержал верх над сторонниками Ариг-Буки. Кроме того, он защищал от вторжений войск Ариг-Буки территорию древнего Тангутского царства в северо-западном Китае. Его отряды захватили Ганьсу, тем самым преградив Ариг-Буке доступ к ресурсам этой области.

Армия самого Хубилая стала лагерем в Яне, третьем возможном центре снабжения каракорумских монголов. Ариг-Бука сохранил под своей властью лишь одну область - долину Енисея к северо-западу от Каракорума. |17| Исследования советских ученых показывают, что в верховьях Енисея земледельцы выращивали пшеницу, просо и ячмень, а ремесленники производили для монголов бытовые изделия, оружие и сельскохозяйственные орудия. Именно эта область поставляла Ариг-Буке необходимые припасы.

Однако эта единственная база в верховьях Енисея оказалась весьма ненадежным поставщиком припасов для армии, противостоящей войскам, имевшим в своем распоряжении ресурсы Северного Китая и Средней Азии. Тем не менее, с осени 1260 г. Ариг-Бука мог рассчитывать только на нее. Хубилай повел войско на Каракорум, и Ариг-Бука спешно отступил к Усу, притоку Енисея. риса. .

Тем не менее, блестящий успех, которым увенчался поход Ариг-Буки, оказался пирровой победой. Алмалык, место его новой ставки, располагался в степях, и ему по-прежнему не хватало необходимых припасов для ведения войны на истощение, которую навязал ему Хубилай. Он так и не приобрел надежных источников поставок зерна и оружия, а войска Алгу блокировали подходы к южным, более плодородным областям Синцзяна. Похоже, Ариг-Бука оказался в еще более тяжелом положении, чем раньше. Своими действиями, если судить по предвзятому изложению Рашид аддина, он только усугублял эти трудности. Он крайне жестоко обращался с пленными, захваченными на войне с Алгу, предавая их пыткам и казнив многих, даже тех, кто не поднимал против него оружия. Такая ничем неоправданная жестокость отвращала от него сторонников, побуждая их дезертировать. Дезертирство значительно усилилось во время особенно суровой зимы 1263 г. Воины Ариг-Буки и мирное население страдали от голода, погибло много людей и лошадей. К весне его покинули даже некоторые самые ярые приверженцы. Один из сыновей Хулагу, Джумухур, сославшись на болезнь, уехал в среднеазиатский город Самарканд. Сын Мункэ Урунгташ потребовал у Ариг-Буки яшмовую печать своего отца. Когда посланцы Ариг-Буки привезли ему печать, он забрал ее и переметнулся к Хубилаю. Алгу, осведомленный о трудностях, с которыми столкнулся Ариг-Бука, перегруппировал свои войска и приготовился изгнать своего бывшего союзника и нынешнего врага из бассейна реки Или.

К 1264 г. Ариг-Бука оказался в безвыходной ситуации. Из-за дезертирства своих сторонников он не мог продолжать борьбу с Алгу, а отступать можно было только во владения Хубилая, который, несомненно, воспользуется случаем отомстить сопернику. Вместо этого Ариг-Бука решил сдаться. Он приехал в Кайпин и предстал перед Хубилаем. После некоторой заминки, вызванной неловкостью, братья обнялись и примирились. Рашид аддин и тут не преминул уколоть Ариг-Буку. Он рассказывает, что Хубилай утер слезы с лица брата и мягко спросил его: "Дорогой братец, кто был прав в этом споре и распре - мы или вы?" Ариг-Бука со злобой ответил: "Тогда - мы, а теперь - вы". Этим кратким диалогом Рашид ад-дин показывает неблагодарность Ариг-Буки и отсутствие у него братских чувств, которые только что столь ярко проявил Хубилай. Однако, учитывая предвзятость персидского историка по отношению к Ариг-Буке, скорее всего, этот разговор - лишь плод авторского воображения. В любом случае, Хубилай поначалу не стал подвергать брата никакому наказанию. Однако такая снисходительность оттолкнула многих его сторонников, которые считали, что Ариг-Бука и его приверженцы не должны остаться безнаказанными. Некоторые открыто высказали свое недовольство, но особое впечатление на Хубилая произвели возражения Хулагу. Тогда Хубилай, согласно Рашид ад-дину, попытался унять недовольных монголов, приказав Ариг-Буке "не показываться на его глаза целый год". Очевидно, монголы сочли это наказание слишком мягким; они требовали чистки в рядах изменников, поддержавших Ариг-Буку. Допросив Ариг-Буку и выяснив, кто побудил его оспорить права старшего брата, Хубилай объявил одним из главных вдохновителей заговора Болгая, влиятельнейшего сановника при Мункэ, и казнил его. Та же участь ждала еще девятерых важнейших приспешников Ариг-Буки.

Теперь пришло время судить самого Ариг-Буку. Однако Хубилай не захотел брать на себя ответственность за единоличное решение судьбы своего брата и созвал курилтай для суда над Ариг-Букой и, что не менее важно, для подтверждения собственного избрания на трон великого хана. Чтобы созвать монгольских правителей на курилтай, были отправлены гонцы в главные улусы в Персии, России и Средней Азии. Они привезли неутешительные ответы: все три хана наши извинения, оправдывающие задержку с явкой на судилище. Берке, правитель монгольских владений в России, и Хулагу, хан Персии, вели междоусобную войну и не могли покинуть свои уделы. Хан Чагатайского улуса Алгу сам еще не был утвержден на престоле и потому не мог выступать судьей в деле Ариг-Буки. Впрочем, все три хана вскоре скончались. Хулагу умер в 1265 г., спустя краткое время после прибытия к нему гонцов Хубилая, а Берке и Алгу пережили его всего лишь на год. Таким образом, судьба Ариг-Буки оказалась в руках одного Хубилая.

Однако Ариг-Бука тяжело заболел и умер в начале 1266 г., избавив Хубилая от затруднений, связанных с необходимостью устраивать суд над родным братом. Его смерть пришлась как нельзя кстати и уже одним этим вызвала подозрения. Неожиданная болезнь и ее быстрое течение также наводили на размышления. Ариг-Бука был крепким мужчиной, не достигшим еще и 50 лет, и, по-видимому, не страдал никакими серьезными заболеваниями. Некоторые ученые высказывают сомнения в том, что он умер естественной смертью, а некоторые уверены в том, что он был отравлен. Конечно, само его присутствие служило постоянным напоминанием сомнительности избрания Хубилая великим ханом, и устранение бывшего противника могло способствовать укреплению стабильности во владениях его старшего брата. Однако все эти рассуждения о причинах смерти Ариг-Буки являются лишь домыслами. Имеющиеся в нашем распоряжении источники не позволяют разрешить эту загадку. |35|

Даже одержав верх над Ариг-Букой, Хубилай не обезопасил себя от угроз со стороны других претендентов. Его права на престол не представлялись неоспоримыми. На курилтае, избравшем Хубилая, отсутствовали многие важнейшие монгольские князья. Его избрание состоялось в Кайпине, а не в Монголии, как требовалось освященной временем традицией. Когда он предпринял попытку созвать второй курилтай, три главных монгольских хана уклонились, сославшись на проблемы, возникшие в их собственных владениях. Тем не менее, они по-прежнему признавали верховенство Хубилая, а при избрании нового хана в каждом улусе спрашивали его одобрения. И все же он так и не смог избавиться от ауры иллегитимности, лежавшей на его правлении. В самом деле, некоторые его позднейшие шаги во внутренней и внешней политики, вероятно, были продиктованы желанием завоевать единодушную поддержку, которой ему столь долго не хватало.

Восстание Ли Таня

Далеко не все признавали Хубилая и китайским императором. Пока в Ханчжоу правили императоры династии Сун, многие китайцы хранили им верность. Чтобы завоевать единодушное признание китайских подданных, Хубилаю было необходимо низвергнуть Сун. Кроме того, императорское достоинство Хубилая оспаривалось и в его северных владениях. В первые два года его правления в Северном Китае увеличивалось число недовольных, и в 1262 г. это вылилось в восстание.

Восстание вспыхнуло в провинции Шаньдун, в которой округом Иду управлял вождь восставших Ли Тань. После этого повышения Ли сообщил Хубилаю, что, по словам захваченных им сунских пленников, главные сановники Южного Китая Цзя Сыдао и Люй Вэньдэ снарядили 2000 лодок и армию в 75000 человек для нападения на Ляньчжоу. Он объяснил, что для отражения атаки требуется починить стены и подготовить город. Хубилай выделил ему 300 слитков серебра, чтобы покрыть стоимость этих оборонительных мер. Кроме того, Ли попросил разрешения переправиться через реку Хуайхэ, чтобы совершать набеги на владения Сун. Однако, хотя Хубилай высоко ценил рвение Ли, он не позволил ему перейти к наступательным действиям, возможно, опасаясь чрезмерного усиления своего китайского подданного.

Теперь, обеспечив безопасность сыну и, вероятно, получив уверения в поддержке со стороны Сун, Ли мог позволить себе порвать отношения с Хубилаем и монголами.22 февраля 1262 г. он поднял мятеж против тех, кого раньше признавал своими верховными правителями. Он "разворовал" склады в Иду, "истребил" монгольских воинов в округе и передал Ляньчжоу и Хайчжоу империи Сун. Его войска "опустошили" города близ Иду, а через месяц "разграбили" город Цзинань.

Хотя Хубилай был поглощен борьбой с Ариг-Букой, он быстро оценил размеры опасности, исходящей от Ли, и принял все необходимые меры для ее устранения. Он послал против Ли в Шаньдун своих самых доверенных полководцев. Вместе с ними отправился Чжао Би, один из его самых приближенных советников. Хубилай стремился подавить китайское восстание, прежде чем анти-монгольские настроения перекинутся на остальное население Северного Китая. Его войска укрепили оборону городов, которые могли подвергнуться нападению армии Ли, и стали в них гарнизонами. Покончив с оборонительными мероприятиями, Хубилай приказал Ши Тяньцзэ и Ши Чу перейти в наступление. В конце марта или начале апреля противники сошлись в бою неподалеку от Цзинаня. Армия Ли была разбита, потеряв 4000 человек убитыми. Ли отступил в Цзинань с оставшимися войсками. Его армия была вынуждена обороняться, а наступавшие монголо-китайские объединенные силы не ослабляли давления.

К середине апреля Ли начали покидать его главные приверженцы. Они переметнулись к монголам, заявляя, что Ли принудил их присоединиться к восстанию. Стремясь побудить к дезертирству прочих сторонников мятежника, Хубилай простил первых перебежчиков. Он также предупредил своих военачальников, чтобы они не допускали притеснения местных жителей в этих областях и не причиняли ненужного ущерба, надеясь таким образом переманить на свою сторону больше мятежников. Этот план сработал, и ряды восставших все больше редели. Одновременно Ши Тяньцзэ осадил Цзинань, главный город Ли Таня. Отрезанные от припасов и складов оружия, войска Ли стали покидать осажденный город и сдаваться на милость противника. К началу августа Ли Тань понял, что проиграл. Он отправился к близлежащему озеру Дамин и попытался утопиться, но монголы спасли неудачливого самоубийцу, чтобы предать его подобающей казни. Они упрятали его в мешок и растоптали лошадьми. По монгольскому обычаю, не следовало проливать крови вражеского вождя. Гибель под копытами лошадей была излюбленным способом казнить чужеземных правителей.

Казнь ожидала также Ван Вэньтуна. Хубилай принял этого талантливого китайца в круг своих советников-конфуцианцев еще дб восшествия на престол. Он несколько раз отправлял к Ли Таню своего сына, извещая мятежника о передвижениях и действиях Хубилая. Суд также обнаружил у Вана компрометирующие письма от Ли Таня. Ван был снят с должности, и Хубилай созвал своих приближенных советников-конфуцианцев, включая Яо Шу и Доу Мо, чтобы узнать их мнение о том, какого наказания заслуживает Ван. Советники решили, что. Ван должен быть казнен, а один особенно рьяный советник предложил разрубить его на части. При их единодушной поддержке Хубилай приказал казнить Ван Вэньтуна и его сына, служившего посредником между отцом и Ли Танем. "Измена" Вана была широко обнародована, а его предательские действия во всех подробностях доведены до сведения китайцев. Он осуждался не только за вероломство по отношению к монгольским властителям, но и за предательство интересов своего народа. Конечно, не случайно Хубилай просил совета относительно подобающего наказания у своих китайских сановников. Хубилай хотел показать, что Ван предал не только хана, но и китайцев, и нашел наилучший способ продемонстрировать это, переложив ответственность за его осуждение на плечи его соотечественников.

Несмотря на единодушное одобрение со стороны советников-конфуцианцев, эти события не изгладились из памяти Хубилая, ставшего все более настороженно относиться к своим китайским подданным. Восстание в области, игравшей ключевую роль в китайской экономике, было возглавлено высокопоставленным китайцем при тайной поддержке одного из самых доверенных и ценимых Хубилаем сановников. С этого времени он перестал безоговорочно доверять управление Китаем китайским советникам. Опасаясь попасть в зависимость от китайцев и тем самым ослабить свою власть, он прибег к услугам иностранных советников. Еще до избрания* великим ханом он остерегался полагаться в государственных делах исключительно на китайских чиновников. Однако мятеж Ли Таня подтолкнул его к более решительным действиям. Теперь Хубилай понял, что ему нужно привлечь на службу чужеземных специалистов, чтобы уменьшить влияние китайцев в своем окружении и снизить опасность новых восстаний. Кроме того, в число главных врагов Хубилая входила империя Южная Сун. Мог ли он рассчитывать на верность своих китайских приближенных в борьбе с их же соотечественниками? Хубилай не был в этом уверен. С другой стороны, привлечение к делам управления иноземцев также таило в себе угрозу, так как могло вызвать еще большее недовольство среди китайцев. Положение Хубилая всегда было довольно двусмысленным, но мятеж Ли Тан, тем не менее, явился переломным моментом.

В физическом плане он был готов к необходимым политическим решениям. На китайском портрете, написанном примерно в этот период, изображен крепкий решительный человек, одетый в - простую одежду из белой ткани, не украшенной ни, шёлком, ни мехами. На нем обычная черно-белая шапка, усы и борода подстрижены и ухожены. Но, что важнее всего, по этой картине можно судить, что на то время Хубилай еще не предался плотским удовольствиям. Хотя, конечно, его нельзя назвать худым, но он не был и тучным, как к концу своего царствования. |48] Вероятно, он еще не был подвержен чревоугодию и пьянству, которым предавался впоследствии столь безоглядно. Здоровый и крепкий мужчина, изображенный на этом портрете, разительно отличается от того, который предстает перед нами на картине 1280 г. Спустя два десятилетия после восшествия на китайский императорский трон Хубилай ужасно растолстел. Он также начал утрачивать контроль над государственными делами, тогда как в начале правления он принимал самое активное участие в управлении и находился в хорошей физической форме, чтобы взять на себя столь важную задачу, как создание административной системы в Китае, ставшем главной драгоценностью в его короне.